фото


 КИЙ КАМЕНЬ
Завязь первая

Говорят, жизнь течет как река, но ведь и река течет будто жизнь. И есть у нее, реки, свое детство, своя колыбель, своя прародина. 
Стоя у истока, не узнаешь, куда она впадает, и не увидишь ее русла... 
     Река Кулой плавно несла свои воды через глухую тайгу, принимая в свои объятия многочисленные притоки малых речек и холодных ключевых ручьев. В своих истоках таким же ручьем она покинула озера, которые питали ее. Окруженные непроходимыми болотами, озера были полноводны и рыбны. На песчаных буграх по берегам их жили малочисленные племена веси. Пробираясь сквозь тайгу, река сильно петляла, выбирая себе путь между поросшими вековым сосняком гривами и холмами. 
...На широком мысу виднелось стойбище чудинов. Это вотчина вожа Орино. В лесах охотники ловят пушного зверя. Бобровые запруды на малых речках Источва (Ключевка) и Рогва (Верхняя Рогна) обеспечивают вотчину теплыми шкурами, которые охотно меняли на железные изделия русичи, поднимающиеся сюда, в верховья, для торга. Граница вотчины Орино проходила по другой речке Рогва (Рогна) вниз по течению. Далее по течению стояли жила других вожей и их вотчины. 
    Поселения чуди по берегам реки встречались нечасто. Поэтому разногласий поводу добычи зверя и рыбы между вотчинами не возникало. Всем хватало и того, и другого. По берегам реки царил мир. Ниже по течению стойбищ чуди тоже было негусто. Многовековая обособленность Заволочья вела к медленному вымиранию племен чуди и неси. Поэтому заселение Заволочья людьми из новгородских и ростовских княжеств проходило мирно, бескровно. Места хватало, дичи в непроходимой тайге несчитано, реки и речки богаты рыбой. Достаточно места и землепашцу. А главное, хоть и временная, но независимость от князей и боярства. 
     Первопроходцы селились по высоким берегам реки, старались не обижать местных, заводили дружбу с вожами вотчин, брали себе в жены молодых и красивых чудинок, набирали в учебу и работу мужчин. Стороны вели широкий взаимовыгодный торг. Русичи помогали племенам чуди выжить в голодные зимы. Вожи вотчин не препятствовали пришельцам селиться рядом с их стойбищами, охотиться в их угодьях, не мешали распахивать новины, расчищать наволоки. Темный лес (тайга) велик, всем хватит. 
      При впадении в реку Кулой речки Кундевы (Желтая вода) на высоком берегу раскинулось жило вожа Лутони. Вотчина его простиралась по Кулою от ручья Легжа до ручья Корежва (Корежа), а также по реке Кундева с притоками. Места уловные и рыбные. В вотчине три стойбища. По Кундеве - жило Килье в три землянки, да ниже по течению - жило у ручья Корежна охотника Тырго в две землянки. Народу в вотчине мало. Необъяснимая болезнь забирала в мир иной малых детей, охотники часто гибли на ловах от медведя, да и старость наступала рано - до пятидесятой весны редко кто доживал. 
       Лутоня спускался к реке трясти сурпы, что были поставлены на переборе. К своим сорока пяти веснам он заматерел и начал быстро стареть. Его смешанная кровь (мать его была отдана в жены русичу, который жил в вотчине их много лет назад, в половодье его взяла к себе река, и мать вновь вернулась в свое жило, принесла на руках Лутоню, двух весен от роду) все реже бунтовала в жилах. Казалось, бурная река его жизни тихо катилась к устью, к небытию и угомону. Духи нынешней весной забрали его жену Загляду. Лутоня тосковал по ней, часто уходил на берег  реки и смотрел на текущую воду. И сейчас, устроившись под высокой раскидистой сосной, задумался о чем-то далеком.
   Новое жило Лутоня с ватагой возвел в три последние годовицы. Одна за одной выросли на высоком берегу три избы, срубленные из окатистой стоялой и кондовой сосны, пазы застелены мягкой беломошицей. Полы в избах выбиты красной глиной,  дым очага выходит через заслон на волю. От нагретых камней очага в избах тепло даже в зимнюю стужу. Через околенцы, затянутые пузырем,
проникает дневной свет. Притворы ловко сработаны из колотых лесин, легко открываются на пятниках. От леса деревня отгорожена высоким заплотом от зверя и лихого человека, со стороны реки заплот ниже.
   Вход в жило через широкую воротницу. Покатые крыши изб крыты берестой, а сверху на нее уложена дернина. В старом жиле,  низких землянках, вырытых в крутом берегу, теперь живет лишь старый арбуй Урчо, кудес их вотчины, да две старухи, не пожелавшие переходить в другое жило.
     Не зря пять с лишним годовиц (лет) работал Лутоня в починке Отени-русича, что пришел с малой ватагой на их реку из Нова-города. Многому научился за эти годы Лутоня у пришельцев. И все, что постиг, постарался принести в пользу своей вотчине. Отеня и пришлые с ним русичи не обижали его людей. С вожем Бечо они заключили крепкий союз, одарили охотников вотчины железными орудиями для охоты и рыбной ловли. За пушнину дали топоры и тесла да несколько ножей.
    Три весны уже нет с ними вожа Бечо. Сам Лутоня правит вотчиной, но не принесло это ему радости. Много забот легло на его широкие плечи. Главная забота - как сохранить вотчину от вымирания. Старик Отеня сказывал, что надо пустить свежую кровь - брать охотникам в жены женщин из дальних вотчин, родниться с русичами. И еще давать русичам в жены своих девок. Все это так, думал Лутоня, ведь у них с Заглядой все дети выжили. Першо, первый сын, жил в деревне Отени и уже мало походил на охотников вотчины. Разве что большие синие глаза да белый волос выдавали в нем чудина. Отеня, отдав ему свою дочь Раду в жены, научил его, как и  своих шестерых сынов, трудному ремеслу землепашца.
   В жиле у Отени были лошади, коровы, овцы. Четыре кулиги распаханной земли, наволоки, где припасали сено для скота на зиму. Каждый год вокруг деревни появлялась новая гарь. На огнищах сеяли русичи рожь и овес. Выращивали лен, получали из него полотно на одежду. Колосилось на полянах жито. Русичи мололи зерно на мельницах на муку и пекли хлебы.
    Такой жизни чудины не знали. Мясо русичи в основном варили. Чудины же чаще ели вяленое или сушеное, рыбу обжаривали. Потроха ели сырые, лакомились свежей кровью дичины. Птицу, добытую на охоте, закатывали в глину и томили на углях.  Зимой в морозы ели свежее мясо, настрогав его ножом.
    Если удавалось добыть сохатого, охотникам доставалась бачина зверя и его теплая кровь. По поверью, после такой пищи сила зверя переходила к охотникам. Полупереваренные верхушечные отростки осины, ее кора, мягкие ветки ели и сосны улучшали зрение охотника, придавали ему новые силы. 
    На зиму для собак заготавливали рыбу, уложив ее в глубокие ямы и засыпав землей. При богатом весеннем ходе рыбы закладывали ее в ямы и для себя, пересыпали солью и диким луком и плотно заливали яму красной глиной. Собаки были верными помощниками охотника на лову. Хорошая собака (коба) стоила горсти (пяти) выделанных шкурок пардуса (рысь)...
    Легкий ветерок донес до Лутони крик от жила. Звали его. Он оглянулся и тяжело поднялся на ноги. Со стороны жила к реке ходко бежал его младший сын Божан, четырнадцати весен от роду:
   - Тато, охотники вернулись. Пярно хозяин леса заломал. Урчо надо.
   - Ай-во! Опять беда. Кличь кудеса. Да сурпы посмотри. Пойду я в жило.
   - Тато! А ведунью Ихму звать?
   - Да она уж и не ходит, нести надо. Пошлю людей, если потребуется. Иди.
Лутоня быстрым шагом преодолел взгорок и ступил в широко открытую воротницу. Под навесом собралась вся ватага. Вож опустился на колени и приложил ухо к груди Пярно. Не услышав стука сердца, выпрямился и глухо изрек:
   - Духи забрали Пярно. Отдайте тело женщинам, пусть спрячут.
   Ему подали бодню (сумка для стрел) Пярно и лук. Лутоня снял с лука тетиву, достал стрелы из бодни, оставив в сумке одну черную, вложил туда разогнутый лук и положил все это на грудь Пярно.
   - Урчо! Помоги женщинам собрать Пярно на последнюю охоту и отдайте его тело Темному лесу.
    Женщины завернули погибшего в погребальную шкуру и понесли скорбный сверток к землянке кудеса. Еще одним охотником меньше стало в жиле Лутони.
    Лутоня вошел в избу и присел на широкую скамью, задумался. В углу стоял дубец вожа, висели амулеты, изготовленные Урчо. Шкура хозяина тайги, развешенная на стене,  на высоком каповом пне - череп медведя, до белизны вычищенный муравьями.
    Все говорило, что род хранил от духов леса хозяин тайги - медведь. Три годовицы тому, как Лутоня, мудрый охотник, стал вожем. Он выполнил обряд поминовения ушедшего к предкам старого вожа. В памяти встал обряд избрания.
    Тело старого вожа Вечо уже было спрятано женщинами рода в глухой тайге. Старого охотника снабдили всем,  что потребуется ему в стране теней. Тело завернули в ритуальную шкуру медведя, обвили берестой и спрятали в тайге.
   Захоронения своих предков чудины больше никогда не навещали и ничем их не помечали. Души ушедших кормили раз  в году. На большой поминальной трапезе у Кий-камня рассказывали душе все новости,  которые произошли за прошедший год в жиле, приносили жертву всем духам, и добрым, и злым, стараясь их задобрить вперед на год, обещая в следующий год принести жертву еще богаче.
Проводилась такая трапеза в конце изока (июня, в день  равноденствия), когда день по своей долготе равнялся ночи.
    Здесь же, на поминальной трапезе  перед Кий-камнем, и был избран новый вож рода. Ему в бодню вложили охотники рода свои красные стрелы, тем самым признав его вожем. Арбуй Урчо вручил Лутоне дубец (посох) - знак вожа. Взяв за руку нового вожа, Урчо ловко сделал надрез на большом пальце, и несколько капель густой темной крови канули в ритуальную плошку кудеса. То же самое сделал он и всем охотникам рода, присутствующим на трапезе. Пробормотав заклинание духам, сберегающим людской род, Урчо густо намазал ритуальный камень со стороны разложенной у камня грудки из сухого смолья, предварительно смешав собранную кровь с воском диких пчел и смолой сосны.
   Все встали на колени и устремили свои взгляды на Кий-камень. Урчо, гремя амулетами, закружил между охотниками и, подойдя к огню, выплеснул в него какое-то свое зелье. Огонь высоко взметнулся к небу, затем склонился к камню и к удовольствию всех присутствующих слизнул все, что намазал на нем кудес.
   - Ах-ва! Духи приняли жертву!
   - Дух Жар, Дух Кий, Дух Бечо! Матка-земля! Дух Дзорг! Берегите воина Лутоню и весь его народ. Ах-ва!
    Урчо вертелся среди охотников рода. Амулеты, пришитые к его одежде, крутились вокруг него, как оводы. Урчо торжественно надел на выю (шею) нового вожа наузу (ожерелье)  с  изображением медведя,  вырезанного из кости, с нанизанными клыками медведя. Подал в руку вожа медвежью когтистую лапу.
    Охотники поочередно подходили к Лутоне,  становились на одно  колено, опускали голову. Лутоня  прикладывал когтистую  лапу медведя к голове и возвращал каждому красную стрелу жизни.
    Между тем кудес разжег две грудки для ритуала очищения. Загоревшиеся костры прикрыл ветками можжевельника, полил каким-то настоем из плошки, и они густо задымили оранжевым дымом. Все охотники прошли между кострами, на минуту теряясь в густом дыму, на поляну трапезы. Там на отдельной груде женщины готовили поминальную еду. Тем временем Урчо готовился принять клятву верности роду от нового вожа. Проведя Лутоню через очистительный
дым, подвел его к Кий-камню. Лутоня встал на одно колено и наклонил голову. Урчо положил на нее когтистую медвежью лапу и забормотал свои заклинания. Потом дал Лутоне напиться из своего туеса. В голове вожа прокатилась  горячая волна, взгляд его затуманился. Он вдруг увидел духов своего рода, из уст его послышалось непонятное бормотание. Тело его задрожало, и он ткнулся  головой в землю. Кудес кружил вокруг вожа, что-то громко выкрикивая. Наконец Лутоня пришел в себя, поднялся на колени. Взгляд его стал осмысленным, появились легкость в голове и во всем теле.
   - Видел духов, вож? - спросил его Урчо.
   - Видел.
   - Я тоже с ними говорил. Они приняли нашу жертву. Ты есть вож.
Арбуй быстро положил на жертвенный камень желчь медведя, плеснул из своей плошки снадобья, пламя костра устремилось ввысь неба. На жертвенном камне вож увидел яркий голубой огонек.
   - Взяли духи и твою жертву, Лутоня-вож! Ай-во!
Урчо торжественно насадил на дубец вождя череп медведя, символ рода.
   -Духи приняли наши жертвы! Им люб наш новый вож!
Он вновь провел Лутоню через очистительный дым и усадил его на место вожа на трапезной поляне. Лутоня подал знак приступать к трапезе...
    Былое  в один миг пронеслось в его голове.  Нужно решать, что делать с медведем, изломавшим охотника. Людям его рода нельзя убивать хозяина леса, духи не простят. Они дали покровителя его роду -  медведя. Нужно идти и договориться с вожем Чугло, чтоб его охотники убрали зверя в его вотчине. Ибо зверь, попробовавший человеческой крови, может изломать еще не одного охотника. Нужно взять с собой арбуя Урчо, чтоб он сумел отвести злых духов от
рода Чугло за убийство хозяина леса и забрал лапы, шкуру и череп животного - покровителя их рода. С собой взять сынов Ило и Божана. Зайти к русичу Отене, навестить старшего сына Першо, посмотреть на его детей. Першо для уговора нужен будет. Пора просить жену из рода старого Чугло. Посулить двух жен из своего рода. Сам вож в последнюю годовицу сильно сдал, но воля его для рода еще закон.
    Жена Чугло Вайга доводилась сестрой Лутоне. Она тоже поможет в уговоре, да и жены им нужны, есть отроки, которых в эту осень пора женить. Все решат дары. К Отене тоже не пойдешь пустой, хитрый старик пальцем не шевельнет без подарка, но и сам не постоит, одарит гостя. Не худо бы уговорить старика взять к земле и младшего Божана с будущей женой. Ближе к первенцу Першо. У земли жить легче. Но не все люди его рода это понимали.
    Лутоня знал, что большинство его людей хочет жить по-старому, как заведено их предками, и никого не неволил. А сыновей хотел пристроить ближе к урусам. Народ сильный, приспособленный к суровой жизни Заволочья.
    Выйдя на волю, он понял, что охотники ждут его решения. Арбуйко Урчо, показав женщинам, где спрятать тело погибшего охотника, также ждал решения вожа.
   - Пойду к вожу Чугло. Его людям отдам чапуна (медведя). Урчо озаботится душой покровителя рода. Буду просить жену для Божана. Сами дадим подарки роду Чугло, Ихму и Стань дадим в жены их охотникам. Да помогут нам духи. Я сказал.
   - Да помогут нам духи, - повторил Урчо.
   - Благо! Да помогут нам духи, - дружно отозвались охотники.
   - Что в дары собирать, вож?
   - Дары возьму сам. Чапуну изготовить падло (падаль) в два дни, чтоб пахло и не ушел он из колков (лесок). Суре зырить за хозяином, собак из жила не выпускать. Утром уйду рекой. Вернусь через три зари.
     Лутоня отправился к шорошкам (избушки на высоких сваях, крытые берестой, где прятали пушнину, сушеные и вяленые съестные припасы от зверя и грызунов. Там  же хранили общие припасы  рода для торговли и на случай голода). Поднявшись по суковатой лесине к шорошке, вынул из проторы заволоку и вошел внутрь.
   На шестах висела пушнина, в лыковых лукошках хранились сушеное мясо и рыба. В  малом туесе блестели зерна перло (речной жемчуг). В углу шорошки лежали  бережно собранные наконечники стрел и рогатин,  ножи и тесла, сломанные на охоте, пара обухов источенных топоров. Все собрано, чтобы передать Отене в переработку.
    Под  крышу  шорошки  воткнуты пучки трав, чтоб не завелась в мехах мучница (моль) и не побила шкурки. В ушедшую голодную зиму съели даже рыбу, заготовленную  для собак. Но общинное Лутоня не тронул. Он знал, что придут и худшие времена и все накопленное родом еще пригодится и послужит его людям. Вспомнил: Отеня советовал перенести шорошки в укром тайги - шалят ватаги разбоев ростовского князя, рыскают по Ваге-реке ратники московского князя, да и пришлые яриги из Новгорода не всегда надежны, сладко стелют, но могут и ограбить. Надо слушаться хитрого Отеню, худого не посоветует. Отобрав все нужное для даров, сложил пушнину в две большие зепи (сумки), мясо и рыбу уложил в три туйсы (сумка для меха, пестерь). Закрыл заволоку и спустился на землю. Убрал суковатку-лестницу.
     Надо идти в старое жило к Урчо. Пробаять все, в чем след договориться с вожем Чугло, взять косы три меда для даров (соты диких пчел), да наборомники из перла для будущей жены Божана.  Их искусно делал кудес в зимнюю сумеречь. С Отеней Лутоня будет баять сам, не след знать все кудесу, то дело отчее.
    Солнце чуть показалось над лесом, а на берегу реки уже были готовы три верткие лодки с выделанными шкурами. Лутоня с посохом вожа в руке, в меховых гачах (штанах), в мягких морщах (сапоги с голенищами) спустился к воде. Его сыны и Урчо уже сидели в лодках. Поклажа была уложена на дно.
   - Да помогут нам духи, - изрек вож и вступил в лодку.
   - Да помогут нам духи, - повторили за ним сыновья.
     Караван легко заскользил вниз по водной глади реки. В местах впадения речек и на перекатах видны были заездки для ловли рыбы сурпами. Над тонями висели клочья тумана. Тайгу уже озолотила первая седина осени. Пришел зорник (август).
Скоро пора охоты, будет ли нынче удача охотникам его рода?
     Проплыли границу своей окрестности, дальше шли угодья Чугло, а за крутой извилиной реки росчищи Отени и его ватаги. Далее за поворотом показалась и деревня в три избы - починок уруса.
      Кругом обработанные гумешки полей, расчищенные лога, новые гари, большая новина, засеянная густым овсом. На веретье стояла убранная в суслоны рожь, дозревала и сохла. Усатое жито выбелилось и тоже просилось под серп. На берегу реки стояли копешки заготовленного сена.
       Широко размахнулся сват Отеня, рвет жилы на земле! Привечает и тех из чудинов, что проявляют охотку  к новому быту. Учит, как работать, добывать хлеб.
   На высоком мысу виднелись лодки из теса, еще не просмоленные. Готовил Отеня плоты и лодки, чтоб по вешней воде сплавляться до устья реки к погосту Усть Ваг (Вельский погост на реке Ваге) на плотах с пушниной, а обратно - на легких лодках.  Соль, железо и красный товар (ткани) привозил Отеня с низу и вновь вел мен с чудинами на пушнину. Вож  подал знак плыть дальше. На обратном пути он навестит свата Отеню. Застать бы в жиле Чугло и решить все дела до вечерней зари.
   Река вновь сделала крутой поворот, вот и песчаные горы по правому берегу. Дальше на горе - жило вожа Чугло. Род жил по-старому, в землянках, посреди жила покатая поляна, из-под старой ели била прозрачной холодной водой источь (родник). У землянок дымились кое-где грудки, около них суетилось несколько женщин. Кругом бегали три-четыре челяденка.
   У землянки вожа также теплилась грудка. Жена вожа Вайга спешила навстречу Лутоне. Они обнялись, похлопывая друг друга по спине, и соприкоснулись лбами (приветствие чудинов). Лутоня подал Урчо дубец. Вайга поочередно обняла Ило и Божана. Урчо передал Вайге несколько  оберегов на наузе.
   - Да хранят твой род духи, Вайга.
   - Да хранят твой род духи, Лутоня-вож.
Из землянки вышел старик, высокий, сухой вож Чугло. Его дубец венчал острый клык волка, поверх накидки на шее вожа висела науза с его изображением. На поясе из выделанной волчьей лапы - широкий железный тесак. Ради гостя вож одет в гачи и мягкие морщи. В глазах усталость, сморщенная кожа лица желта. Старик не мог отойти от тяжелой зимы. Неуверенной походкой он подошел к Лутоне. 
Вожи обнялись и соприкоснулись лбами.   
   - Да хранят тебя, вож Чугло, духи светлого мира, пусть не тупится красная стрела твоей жизни! Ах-ва!
   - Хранят тебя и народ твой, вож Лутоня, духи светлого мира. Ах-ва! Какая тужа привела тебя? Взойди в мою витальницу (жилая комната). Будем баять (говорить). Вайга, проводи людей вожа и пошли за арбуем, пусть придет, нужен. Я сказал. 
    Широким жестом Чугло пригласил Лутоню в витальницу. Усадил на широкую полать, покрытую шкурой волка (кобо). Чучело огромного кобо стояло в углу витальницы. Здесь поклонялись волку, он хранил род Чугло от лесных духов. Урчо внес в витальницу сумки с дарами. За ним вошел кудес Чугло - косой Коч. Они сели на маленькую полать ближе к кобо.
    Вожи долго говорили и прошедшей холодной и голодной зиме. О приметах на охоту в будущую зиму, о запасах рыбы, об ушедших  в мир теней за время их последней встречи людях. От рода Чугло зимой отшатились (отошли) охотники Андо и Гач с сынами, ушли на речку Коленьгу, там встали. Да к урусу Отене отшатились две семьи в приживалы. Всему виной голодная зима. В голубых глазах старого вожа заиграла искра удовольствия от подарков Лутони.
    - Забеднял зимусь совсем, в шорошках пусто, не будет удачи этой зимой – не выживем. Дадут ли духи удачную охоту, не уйдет ли зверь вглубь тайги?
   Обо всем поговорили вожи. Кудесы тоже тихо о чем-то шептали, обменивались амулетами. Ждали основного разговора, где потребуется вожам их совет. В витальницу вошла Вайга.
   - Вожи! Пора полдничать. И молча удалилась.
Чугло пригласил всех на воздух под деревья, где суетились женщины рода, готовя трапезу для гостей. Урчо передал им пестери с припасами, что взял с собой Лутоня.
      За трапезой Лутоня передал туесы с медом и солью. Вайга старалась положить в лать брата и его сынов лакомые куски запеченной в глине птицы, подкладывала свежие пучки дикого лука.
      Закончив трапезу, вожи и кудесы вновь вошли в витальницу. Лутоня отпустил сыновей на двух лодках до стана Отени, сказав, что к ночи и сам приедет. Обговорил с Чугло, как прибрать чапуна, надеясь на охотников Отени. Лутоня уговорит уруса помочь. Кудесы решат, как задобрить духа медведя и сумеют отвести месть хозяина от рода Лутони. Урчо останется в жиле Чугло, чтобы забрать лапы,  голову и шкуру чапуна. Закончив переговоры, Чугло отпустил  кудесов, велел послать в витальницу жену его Вайгу. Она тихо вошла и присела на низкой скамеечке.
    - Брат мой, вож Лутоня, - тихо заговорил Чугло - Зиму я не переживу, желтеть начал. Как только призовут меня духи в мир теней, возьми в жило себе мою жену Вайгу и семьи двух наших сынов, они тебе не чужие. Если охотники рода выберут себе нового вожа, пусть живут вотчиной. Если вотчина разделится, прими под свою руку тех, кто пожелает придти под покровительство лесного хозяина. Такие найдутся. Вотчину мою возьми под свою руку. Кудес пусть спрячет образ кобо в тайге. Я закажу спрятать меня здесь, на песчаных горах, у родной реки. Я сказал.
    - Брат мой, вож Чугло, духи добры к тебе и не возьмут в мир теней твою душу. А если это случится, я исполню все, что ты просил. Вайга мне старшая сестра, и ей найдется место в моем жиле. Все будет по слову твоему. Я сказал.
     Вожи молча обнялись и коснулись друг друга лбами.
   - Иди, вож Лутоня, да хранят тебя духи. Ай-ва!
   - Да хранят тебя духи, вож Чугло!
     Под мощные гребки крепких рук вожа лодка побежала вверх по течению реки. С последними лучами солнца он причалил к берегу у Отениного починка. Першо ждал отца на берегу.
   - Тато, охотники в утро уйдут в твою вотчину. Отеня ждет тебя дома. Братья в моем жиле.
   - Добро. Скажешь старику, что буду утром. Иду к тебе. Устал я, сын. По добру ли живешь?
   - По добру, тато. Заходи в витальницу, вечерять будем, хлебово стынет.
   - Дильно, сын. Оноводни поговорим. Сначала побаю с Отеней. Дети спят?
   - Ждали тебя, да сморило, спят.
   - Рада?
   - Ждет тебя в витальнице.
Лутоня вошел в избу сына, встречь, широко раскинув руки, кинулась Рада.
   - Тато! Хранят тебя духи! Давно не был у нас. А в новой избе и вовек не был. Челядь скоро отца догонит. Она коснулась лба Лутони и похлопала его по широкой спине.
   - Вот тебе, названная дочь, с ребятишками подарки от нас, чуди белоглазой, как твой отец прозвал мой народ.
   - Не со зла он!
   - Знаю, Рада, знаю. Отец твой добро относится к нам, тебя в дочери мне дал. Хранит тебя Бог Исус.
   - Садитесь к столу, все простынет, - Першо усадил отца. В разговорах и повечеряем.
   - Тато, ложе готово, вот сюда за заплот, у Першо тут духи хранятся, что Урчо посылает. Изголовь из медвежьей шкуры, а постель сон-травой набита.
   - Любо, Рада, любо, не гоношись. Ужо управлюсь. Устал сегодня.
   - Татеньке я уже сказала, что утресь у него будешь, ждет старик.
Рада вышла из ложницы, прикрыв за собой заволоку. Раздевшись, Лутоня удобно устроился на пахучем ложе. Свежесрубленные стены приятно пахли смолкой и тайгой. Прикрыв устало веки, он думал:
   - Дородно живет Першо, за него душа не болит, вскормит род свой. Утресь надо сходить к трем елям, где покоит Отеня под большими деревянными крестами тела любимой жены Гордеи да друга своего, с коим пришел, Доброги. Это он привел ватагу из Нова-Города на Кулой-реку.
    Старику приятно, когда дорогие сердцу могилы навещал сват Лутоня, добрел старик от такого внимания. Детям дал завет по кончине его положить рядом с Гордеей. Ну, да еще крепок старик, потопчется. 
     Другой сын, Коснята, при отце. Любим (имя) своей семьей рядом живет - кузнец дельный. Жена - чудинка Идень. Добро живут, землею владеют, две лошади...
     Любим с Остей - те торгом правят да охотой, помощники Отене на старости, не пропадет его дело. Последние,  Кольча да приемыш Осташко, те за землю ухватились, хлебушко растят. На взгорке вон уже три избы стоят, Осташина деревня. Принимают в приживалы к себе и чудь,что охотят к земле. Новины разделывают, наволоки чистят. Крепко за жизнь ухватились, не оторвать от дела!
Добро живет старый Отеня, крепок его корень, род растет - не заломаешь. Тихо и незаметно его сморил сон...
      С первым лучом солнца Лутоня был уже у крестов. Молча постоял под сенью могучих елей. Отсюда далеко видно окрест: жило вожа Чугло, вотчина самого Лутони, все повороты реки с притоками и хлебные поля Отени, обе деревни. Хорошее место выбрал старик для упокоения дорогих ему людей! Все, что он делает, видно им отсюда. Бог Исус отдыхать сюда прилетает. Хороший Богу Отени, заботливый, добро хранит род старика.
      Лутоня направился вниз к деревне. Встречь ему шел Отеня, по-хозяйски оглядывая хлебные поляны.
      Женщины начали жать жито. Колос набрался добро, солома богатая. Будет чего жевать коровам длинную зиму. Будет назем, будет и новый колос. Мужчины прибирали поздний вал на взгорье, еще одно поле прибавится. Молодец, Остатка, крепко землю грызет, будет толк из них с Кольчей. Одной охотой не проживешь, надо хлебушек растить, землю под руку брать. Чуял хитрый Отеня: набегут скоро сюда вольные люди, земля здесь хоть и тяжелая, но пока свободная. Есть толк, дак хозяйствуй. Увидев идущего навстречу Лутоню, он довольно заулыбался и, раскинув широко руки, приветствовал свата:
   - К моим ходил, вож?
   - Ходил, сватко, ходил. Тихо там, хорошо! Вот к тебе шел побаять.
   - Рад тебя видеть, Лутоня-вож! Коим  ветром  к нам  прибило? Вишь, хлеб собираем, урожай дородный нонь, вольно зимовать будем. Пойдем в деревню, ладком все обаем да пополдничаем. Сын твой у дома уж топчется, здоровались. Рада вчерась сказывала, что утресь будешь.
     В прохладе дома, усадив гостя на широкую лавку в сутнем углу, Отеня  принес жбан холодного квасу, высокую сулею со сбитнем. Рада хлопотала с закуской. Собрав стол, она оставила мужчин для беседы.
   - Сват мой, Отеня, скоро придет пора бирки сверять. Старик Чугло не справит нынче выхода Нова-Городу,  пусты его шорошки, а до  зимы какая пушнина. Привезу его выход со своего жила, надо дать старику встать на ноги, болен он, желтеет, и вотчина его шатается.
   - Надо, сват, посмотреть его бирки.
   - Бирки у меня, задолг небольшой.
   - Ну добро, тебя, вижу, не проведешь.
   - С этим мы с тобой уговорились?
   - Уговорились, вези выход, забирай бирки. Скоро побегу в Урусов стан к Васке Горлу, старосте кулойскому, с выходом для города, рассчитаюсь - да и с плеч долой.
   - Сватко, младшему Божану жену надо на осень. У Чугло нет девок. Андо своих на реку Коленьгу увел, там прибился.
   - Ну, тужить не будем, девки в деревне есть. Охота парня сюда прибить. Может, к земле прирастет?
   - Я бы тоже хотел этого, на земле жить сытнее, да и мне спокойнее.  Першо рядом, научит, с жилом поможет.
   - Парень видный у тебя. Главное, любопытный. Видел вечор. Есть у Осташи старшая дочь на невестах. Окручу. Да и Першо поможет, они с Осташей в дружбе, заодно землю подымают, лишние руки не помешают. Лес на избу на очищах свежий запасен, с хлебом управимся и срубим четверик.
   - Еще двух девок в жены пора отдавать из жила, у Чугло не договорились, не поспели парни еще.
   - Не поперечат, дак и девок возьму. Две семьи нынь в приживалы пришли, там парни есть. Отене нужны руки в деревне, земелька тяжелая, хоть и скусным одаривает. Смотрел я, сват, и на другого твоего, на Ило. Тот к земле не пойдет. Держи при себе, учи, после тебя вожем будет, да и  мне лучше - родня, чай, посговорчивей будет. Тут, видишь, уже тесновато стало, охота еще деревню начать,
ниже по реке негде, а вверху земли много, не тесно, чай, будет, Пустишь ли в вотчину-то?
   - Крепко, сватко, вервью вьем, сговоримся. Места хватит  всем. А с вами поспокойнее будет. Не обидишь после?
   - Не обижу, сват,  не обижу. Легче и вам будет, народ твой пора к земельке приучать. На земле, брат, не пропадешь!
   - Верю тебе, Отеня, не раз выручал, худому меж нами не быть.
   - Вот и ладно. Есть на мену пушнина-то? Собираюсь по  волоку до
пречистенского стану сбегать, на Вагу. Пробили путик через тайгу. Торжок, вишь, там.
   - Есть, сватко, и на мену шкурки старого запаса, не замутнились. И бобер, и пардус найдутся. И соболька найду. Железо нужно! Да и соль к осенним ловам рыбки не помешает.
   - Ну, дак и прибегай с товаром-то. Не обману, не тужи. Самого бы взял на торг, да толку что? Обведут тебя ярыги, не торговец ты.
Лутоня от приятного напитка добрел, кровь бурлила в его теле. Отеня, хитро улыбаясь, следил, чтобы кружка вожа не была пустой.
     За беседой сваты засиделись за полдень. К Отене то и дело заходили домочадцы за разрешением того или иного вопроса в обширном хозяйстве старика. Они с одного слова понимали хозяина и удалялись. Приходил Першо  узнать о планах отца. Отеня и тут дал дельный совет:
   - Божан пусть у тебя поживет, приглядится. Да и в хозяйстве вам с Осташей руки не лишние. Пусть Осташко зайдет, уговоримся.
   - Пусть будет так, - сказал подобревший Лутоня. Я к ночи домой уйду.
Осташа появился в избе к вечеру, уставший. Разговор пошел о свадьбе. К радости стариков Осташа одобрил их решение. Он с удовольствием возьмет в дом Божана. Закрепив уговор сбитнем, Осташа поспешил к делам. Лутоня засобирался до дому. Отеня вызвался проводить вожа к лодке.
   - Храни тебя Бог Исус, Отеня!
   - Тебя, вож, хранят твои духи, - сунул в лодку зепь с подарками для Лутони.
   - Скоро жду тебя, Лутоня-вож.
   - Буду!
Он легко погонил лодку вверх по реке и вскоре скрылся за извилиной. Река тихо несла свои воды, унося заботы вожа в забытье, в историю, в легенду...


ЗАВЯЗЬ ВТОРАЯ

     Проводив свата Лутоню, Отеня долго глядел ему вслед. Легкий челнок чудина скрылся за изгибом реки. Вода текла размеренно, не останавливая ни на миг своего течения, как вечность бытия. Она была для него и будет после него. Другие люди будут жить на ее берегах, другая, своя жизнь будет у этих людей. Сохранят ли они память о них, живущих сейчас, то Отене неведомо. Но он знал точно, что земля, отвоеванная у Темного леса, будет кормить новые поколения людей, и жизнь не прервется, как не остановится течение реки.
     Мысли старика унеслись на годы назад. Вспомнился ему Новогород, торг, шумевший, как улей, дом отца и матери, их кузница, пылающая жаром горна, родня...
      Сколь лет тому прибежали на этот берег реки Отеня с клевретом (другом) Доброгой, с любимой женой Гордеей, с детьми Коснятой, Любимом, Мосеем, дочерью Радой, да двумя ближними родственниками, соблазненными волей, Бурцом и Сафронком. Вместе с ними прибежали и черноглазая Маня, молодка, приглянувшаяся Бурцу во время пути с большим обозом до реки Ваги, да приемыш Отени, которого назвали они с Гордеей Осташей. Да скот. Да припас
хозяйственный. Да брони, на случай брани ли, обороны от незваного татя (врага). Стезя судьбы  привела их на эти берега искать воли и свободы да богатства у Темного леса. Отеня с Доброгой не впервой были на этой реке. По три зимы бегали сюда на добычу мягкой рухляди (пушнины), добыча была невиданной. Темный лес не оскудевал, зверь непуганый. С местной чудью решали вопросы
добром, на мене не обманывали, через земляка Сурю и с вожами чудинов дружбу водили. Тут и порешили перебраться на эти вольные и уловные земли Заволочья. Суря жил с чудинами уж лет семь в роду Чугло. Взял в жены дочь вожа Милуту. Детей народили: Горюна, Павла да Прилога. Ковыряли гумешко-друго земли, наволоки вычистили, говядо (коров и  быков) вместе завели.  Жили мирно, свободно и небедно. Поодаль жила (стоянки) рода Чугло построили избу и стаи для скота. Изба не по-новгородски построена, кривовато и грубовато, но тепло держала. Сколь лет тому утек Суря от боярина своего с Новогорода, не выплатив виры (возмещение ущерба), наложенной по правде Новгородской за пожог боярского добра, избежав тем самым вечного рабства боярского. Сдружили земляков охота удачная, воля вольная да трудная судьба повольничья. Землицы у Темного леса немеряно, готовь - не ленись обжи, скоту на старых палах да по речкам травы  вдосталь.
      По Ваге-реке тесновато стало. В верховьях ее ростовские да суздальские князья землю межат, и София Новогородская закрепляла своих старшин на землях важских. А здесь пока спокойно. Боярскую десятину городу легко собирали. Староста далеко, а с десяцким и сговориться можно, лишний сорочок соболя решить мог все. Чудь местная не беспокоила пришельцев, молилась своим духам, легко, без противления врастала в хозяйство пришельцев, учились друг у друга накопленному веками опыту выживания в Темном лесу.
      Доброга всю жизнь скитался по новым местам, любил охоту и волю, к земле не тяготел, не лежала душа, так всю жизнь и не сходил с охотничьего путика, колобродил. Ну, и Отеня с семьей потянул за ним от городской тесноты, от отчины на вольные и уловные места. Место новое, но не впусте. На высоком берегу реки не первый год таборили повольники. Вырыли две сухие землянки с очагами для тепла, заплот от чужих глаз поставили, для хранения пушнины шорошки, как у чудин местных, построили. Лес кругом, вали - не ленись, да рук работных не хватало. Суря со своими помогал. В неуловное время и пал под посев приготовили, лес на строительство избы отобрали и пролысили, кондовый, век не изжить. Река баловала рыбой, служила широкой дорогой и зимой, и летом. Опятнали охотники и дальний путик в охотничьих угодьях, поставили шалаши, убежище охотнику во время непогодья и для отдыха на осмотре ловчих снастей. Все это оставили под присмотр Сури. Помогли ему управиться: и урожай собрать, и сена на говядо наготовить на длинную зиму, и себе копешку-другую поставили, сгодятся, как скотину приведут. Отеня за ненужностью перековал два меча на косы-горбуши. Сноровка кузнеца пригодилась и здесь. Заодно исправил пришедшую в негодность железную утварь и охотничий припас, который с прибытком поменяли на пушнину  у местных чудинов.
    В начале ледича (ноября месяца) побежали к Новогороду, волоча на лямках легкие чунки с драгоценной пушниной. Обратно сулились прийти обозно.
     Прибежав в Новогород, клевреты выгодно поменяли пушнину на нужный сряд и припасы для поселения в Заволочье. Купили три упряжные лошади, соль, железо. Доброга с утра до ночи бродил по городу и вскоре принес добрую весть - сбивается большой обоз в Заволочье поселенцев от боярина на реку Вагу для житья и охраны меж, тамошних его владений. Сговорились со старостой обоза
пристать к ним до Ваги-реки, чтоб вместе теребить (прорубать) путь через Темный лес. Сборы затянулись дней на десять. Сговорились вместе с ними идти искать доли в чудской земле и Бурец с Сафронком, братья-погодки из ближней родни. Лишние руки в далекой земле не помешают, согласились. Простились с дединойи соседями. Наутро  в путь.
     Ранним утром обоз вышел из города, спустился в широкую долину Волхова и двинулся  к озеру Нево, закованному в ледяной панцирь. Обоз был тяжел, не на день собрались - на  века.
      Повозки, груженные скарбом, сеном для скота, малые дети, скудель (посуда), мешки с семенным зерном для сева в новой земле, железо в поделках и кринцами, соль в кулях, брони. Стадо скота в хвосте обоза, да заводные лошади на случай увечья упряжных - десятков пять повозок вытянулись по дороге. С виду косный (тяжелый) обоз, втянувшись в дорогу, легко мотал версты под ноги. Староста обозный и десяцкие правили умело, продвигались вперед ходко. Путь лежал по озеру Нево к реке Свирь. Места шли обжитые, дорога торная, кругом гнездились веси да остожки огнищан, деревеньки с церквями православными, починки прибрежные на лобных местах. Отдыхали разработанные поля. Укрывшись пушистыми снегами, зимовала рожь-кормилица, стучали топоры на новых обжах. Кругом копошились люди, в поте лица обустраивая новые места обитания.
     Малая ватажка Доброги особью шла в хвосте обоза, как и было уговорено со старостой, налегке. Скот и дополнительных лошадей уговорились взять у земляка Кири, чей починок прикорнул на берегу Свирской  губы. Торная дорога, уткнувшись в его владения, терялась, разбегаясь в разные стороны застывшего озера Онего. По одной из них и предстояло идти людному обозу в чудскую землю на реку Вагу. Последняя остановка, последний роздых в теплой избе селянина.
Далее путь нехоженый, через Темный лес, работы вдвойне.
На большой дневке в починке Кири обозный староста собрал десяцких. Решили перестроить обоз для движения  по озеру Онего. Впереди пойдут смотрящие, самые опытные и сильные охотники, на лыжах. Они будут метить путь, обходя Опарины и промоины на озере, случайные полыньи. За ними - другая десятка, топтать дорогу, в конце - обоз. День делить на три уповода, головную десятку менять каждый уповод на свежую. Челноком ткать будем дорогу, чуть свет - двинемся в путь к другому берегу озера Онего (звучное). 
     С раннего утра заработал людской челнок, обоз клубился вперед, пробиваянехоженые снега, и так день за днем. Небо пасмурно, снега глубоки и тяжелы. Тихо и глухо, серая стынь застилала горизонт. В вечерней мгле впереди замаячил яркий костер: смотрящие вышли на берег озера и подали знак остальным. Обоз из последних сил двинулся на яркий огонь костров, мужики и бабы впрягались в
ярмо и помогали лошадям тянуть тяжелые возы. Последним рывком медленно втянулись под глухой вечный лес. Встали походным станом: повозки - в круг, скотину - в середку, вокруг запалили нодии - вечные костры охотников в глухие ночи в тайге. И тепло, и  горят всю ночь. Тут же ставили шалаши из веток ели, стлали мягкую хвою рядом с нодией и валились с ног, обуянные сном и усталостью. В сторожу вставали самые выносливые, женщины варили горячую похлебку для детей, кормили уставших лошадей, скотину и собак. Через час табор спал мертвым сном, лишь сторожа окликали друг дружку, чтобы не заснуть.
       Утром объявили дневку  и обложную охоту. Всем не терпелось узнать, чем порадует Темный лес. Охота удалась. Пополнили запасы мяса на дальнейшую дорогу, спрятали в мешки шкурки пушного зверя. Полсорочка соболей да штук семь благородных куниц попали под меткие стрелы охотников, зверь сторожкий, наудачу пришел. Обозный народ повеселел: не обманули доброхоты - богат лес.
     Жарко пылали костры в стане. В котлах булькала свежая убоина, на тычках томилась над горячими углями свежатина. На свободные от сена сани укладывали лосиные туши впрок. Все наедались до опьянения. У костров слышались смех, рассказы бывалых охотников, заиграли сопели и гудки, взятые с собой для веселья, на которое каждый  надеялся в новой, незнакомой еще жизни. Староста обоза оговаривал с десятниками, как лучше, с наименьшими усилиями пройти через лес.
   Самое трудное ждало ватагу впереди. Дозорным предстояло найти зеркала затесов на старых вековых елях у впадения в озеро незамерзающей речки Ревухи, отмеченной на берестяной грамотке как начало волока в Важскую землю. Далее по затесам определить стезю (тропу, путь) в глубь Темного леса. За дозором пойдут поезжана с топорами, рубить просеку для обоза, теребить путь у тайги. День делили на четыре упряга. Свежие ватажки уходили вперед, а уставшие возвращались в обоз на роздых.
     Обозный челнок закрутился с раннего утра. Дозорные ушли еще до свету, они - глаза обоза. Им искать дорогу, намечать удобные обходы буреломов, переходы через речки и  ручьи, что на  пути будут, безопасные тропы по болотам, чтоб не утонуть в зыбунах и лешевых ямах, поджидавших неосторожных путников даже в зимние холода. Самые сильные и выносливые шли следом за дозорными. Рубили просеку для обоза, убирали срубленные деревья, мостили гати на незамерзающих участках болота. Отработав свой упряг, дозорные и теребильщики возвращались в обоз, а на их место вставали свежие ватажки, десятники каждому указывали место. Лошадьми правили жены и молодки, готовили брашно (пищу), ухаживали за скотиной, детьми, а на трудных участках впрягались в ярмо вместе с лошадьми. Самые бойкие наравне с мужиками, с топором в руках, легко  управлялись и на просеке. Не уступая умелым охотникам, брались за рогатины и охотничьи луки, добывали вертких белок метким выстрелом тупой стрелой прямо в глаз. Не испугаются такие и медведя, поднятого шумом из берлоги, и перед татем не сплохуют.
      Обоз втянулся в просеку и, медленно рассекая тайгу, двигалсяк заветной цели. На ночевках главы семей и охотники молили своих старых богов: Сварога, Велеса, Перуна и нового Иисуса о добром пути, плескали в костер свежую кровь добытых в пути зверей. Жены и молодки молились Мякоше, деревянная фигурка которой у каждой хранилась в бабьем лукошке с разными нужными в жизни мелочами.
Мякоша, Матерь рода человеческого, помощница бабе-роженице. Не забывали, повернувшись на восход, положить крест и Богоматери Марии.
      Медленно продирался  обоз сквозь тайгу. Доброга со своей ватажкой каждодневно трудился в голове обоза, расчищая проход вглубь неведомой тайги. Однажды, вернувшись на роздых, застали в своей ватажке смятение. Гордея, взволнованная и  испуганная,  обнимала незнакомого мальца лет десяти, черноглазого, бледного, с опухшим от слез лицом.
   - Чего изделалось, Гордеюшка, лицо-то все горит? Непорядок какой или обидел кто?
   - Дак, это, отец... дите вот... осташа один.., взяла я вприем. Нарушились все у него, и родители, и воз со скарбом, и он чуть не сгинул. Лешова тонь всех взяла, его лишь изрыгнула. Господи Сусе, грехи наши...
   - Тятенька, утресь его родители обогнать нас хотели. Пока мы завертку у саней меняли, они стороной и взяли, за вешку заехали и вмиг вместе с лошадью в тонь провалились, - сбиваясь, поведала о печальном исходе драмы дочь Рада, - ни слова, ни крика, дите малое с ними. Страшно, тятенька.
   - Один он остался, с собакой позади шел, успела Маня схватить. Один осташа, да воз сена, да нетелка в стаде. Ближних в обозе никого нет. Бирюками шли к своим на Вагу.
   - Вона как оно...
   - На сажень в сторону отшатились, и как не бывало. Норовистая лошаденка-то была, вот и понесла в сторону. Приголубила я, кому боле. Чай, поднимем, не оскудеем, вместе со своими вырастим.
   - Добро, Гордеюшка, Бог дал, чего тужить, не грудной, вырастим. Звать-то как?
   - А и не знаю. Испугался он, молчит, как кувай (немой), жмется ко мне и молчит, один осташа дак...
   - Со страху это, пройдет, - отозвался Доброга.
   - Знамо, пройдет.  
   - По обычаю дак, раз спас Господь дите, новое имя дать надо.
   - Дак надо, один малец осташа...
   - Осташа... осташа... Вот и будет у нас, Гордеюшка,  еще один сын, Осташей и наречем. А, чуешь, что ли?
   - Дильно, Отеня, подавай вам Бог добрыми делами. Ботало я коровье, а то бы сам себе сына взял. Ну, чего набычился, вот тебе новые родители, не пропадешь, чай... Трогай прочь от лихого места, повольнички, дорога не ждет.
   Торный путь уходил дальше, в неизведанное...
   Третий семик обоз пробивался Темным лесом к заветной реке по берестяным грамоткам старосты да по метам проходивших в свое время в Заволочье охотников. По срокам и метам уже должна бы быть речная пойма. Люди и лошади выбились из сил, часть скота пала. Несколько лошадей добили из-за сломанных ног, сгинуло с десяток и повольников. Темный лес брал свою жертву со всех. Все чаще приходилось людям впрягаться в ярмо наравне с лошадьми. В обозе началось роптание, но отступать было некуда, обратного пути не осилить. Рвали жилы, но пробивались вперед. Наконец впереди посветлело, лес поредел, и вот радостная весть - впереди большая река! Дошли!
   Работа закипела, подтянулся обоз. Добрая весть всколыхнула всех. Обоз, собрав последние силы, спустился на широкую длань реки.
   - Пришли, братцы! Пришли! Пробились!
 Гладь реки далеко протянулась в обе стороны. Стали табором под берегом. Запылали костры, лошади и скот, получив передышку, жевали сено, запахло варевом. Впереди - дневка, отдых.
   Обозный староста призвал старших на совет - обсудить дальнейший путь обоза. В ватажках благодарили богов за выход из Темного леса:
   - Слава Перуну! Слава Мякоше! Иисусу слава! Сохранились, не изгибли!
      До Важского стана (г. Вельск) осталось два дня пути по речному целику, а там начнутся починки огнищан, дорога торная. Большинство поселенцев шли на Вагу и собирались селиться близ стана по берегам реки. Часть продолжит путь выше по реке до Пречистыя (Верховажье). Ватажка Доброги с возами свернет в реку Кулой, устье которой через день-полтора должно стать по левую руку, и побежит вверх по течению к оставленным остожкам  охотников, пробивая путик по снежному целику.
   С утра отдохнувший обоз мерно потек ровным руслом реки дальше. Через день, распростившись с поезжанами и старостой, Доброга уже правил свою ватажку по реке Кулой по своим берестяным грамоткам. Прошли мимо впадения в Кулой реки Сивчуг и реки Коленьга, останавливаясь на короткий роздых для лошадей и скота. Доброга рыскал впереди обоза на широких охотничьих лыжах, Коснята с Сафронком добывали ушканов для пропитания,  не пропускали и соболька с куницей.
     Отеня с Любимом вели обоз. Гордея с Маней, приставшей от большого обоза к Бурцу в житье, смотрели за ребятами, скотом, готовили в минуты остановки брашно, сушили у костров одежду охотников. К середине второго дня добрались до починка первых поселенцев на Кулой-реке. Дальше дорога по реке была торная. 
По берегам тут и там виднелись остожки огнищан. Вскоре обоз остановился в Урусов-стане, где жил Босыга, староста реки от Нова-города, от боярина новгородского Варлама, за громкий голос прозванный Горлом. Пристали на ночевку к знакомому Доброге огнищанину Станяте Кобе. Обменяли часть соли на сено для скота. Его привезет Станята в починок Отени по вешним настам. Прикупили за сырые шкуры, добытые в пути, овса на посев и лошадям в корм. Утром двинулись дальше. Обоз шел не быстро, жалели лошадей и скот. Ночевали, прикорнув к берегу. Около полудня назавтра на высоком бережном шеломе показалось жило вожа чудинов Чугло. На длани реки виднелась не одна лыжня от снегоступов чуди. Прошли поворот, другой, и вот он, долгожданный мыс с высоким береговым веретьем. Пришли, слава Богам. Вот оно, новое пристанище. Конец
тяжелой дороге, время обживаться...
     Опустив вервию воспоминаний, Отеня тяжело вздохнул, еще раз глянул окрест. Усталым шагом пошел на взгорок к жилью...
      Доброга с Отеней поспешили по свежей лыжне на пригорок к землянкам, оставшиеся на берегу с испугом оглядывали будущее место обитания. Усталые лошади отряхивали сосульки с заиндевевших на морозе морд. Коровы с двухгодовалым бычком  пристали к возу с сеном и, не обращая внимания на общее настроение и волнение, с удовольствием жевали пахнущее летом зеленое сено. Из возов подавали голос оголодавшие овцы. Собаки мирно лежали подле.
      На угоре под кромкой леса, заметенные снегом, угадывались признаки жила, к которому и вела одинокая лыжня да следы ушедших вперед охотников. В землянках недавно кто-то побывал. Судя по оставленным следам, это был Суря с доглядом. Вход в землянки был отоптан. У очагов лежали ровные поленья сухих дров, береста для растопки, горсть трута. На столе выложены охотничьи трофеи
- пять тушек ушканов, хороший кус сохатины и туес мороженой журавлицы. Ждал Суря гостей, надеялся, как было уговорено. Забота друга теплом тронула души уставших охотников:  место не впусте, обжито, приют уставшему обозу есть. Отеня усердно хлопотал у очага, сухие дрова весело взялись жаром, открыл заволоку. Теплый дым устремился на волю. 
      Увидев дымный столбик, поселенцы облегченно вздохнули, очаг - не костер средь леса. Дошли, кончили путь, надо обживаться. Доброга уже отваливал снег от заплотов, расчищая проход для скота в стаи, выдернул заворенцы под навес для лошадей. Всех нужно прибрать к ночи с улицы на место. Посмотрел в сторону шорошек. Туда следа не было, значит, все сохранилось, и Суря без надобы не указывал тропы к запасам. Вышел на взлобок, откуда виден был оставленный на берегу реки обоз, и замахал руками:
     Сафрон! Коснята! Правь сюда, все здорово на заимке! Дошли до очага. Слава Иисусу и Перуну, сподобили... Станем табориться.
     До сумерек обиходили скотину, распустили возы и разобрали привезенный с собой припас. За хлопотами прогорели дрова в каменках, убрался на волю дым, оттаяли маленькие околенки, затянутые пузырем, пропуская уличный свет внутрь жилья.
   Землянки прогрелись, запахло варевом. Гордея с Маней хлопотали у котла, доставали посуду, распаривали в кипятке сухари. Мужики прибрали под навес повозки с охотничьим припасом и инвентарем для кузни. С особым тщанием разместили в рубленом без мха амбарце привезенные семена, запас соли, полть-другу мороженого мяса, добытого в пути. Вскоре появился со старшим сыном Горюном Суря. Клевреты обнялись и крепко на радостях от встречи тряхнули друг друга...
   - Дождался! Уж и не чаял, худое, мыслил, изделалось. От Чугло охотник прибег и поведал, что прошли вы обозно. Вот и поспешил поглядеть, каково дошли, кого с собой привели из домочадцев. Удачи вам на новом месте и покоя.
    Приблизившись к очагу, плеснул из туеса на горячие камни поминки хозяину жила. В сутний угол положил пушистый комочек хвоста ушкана, на  удачную охоту. Гордея позвала к столу. Там уже стояло большое блюдо варева с мясом сохатого, сдобренного душистыми кореньями, подболтанного мукой, в латках лежала отварная зайчатина, на деревянном круге - распаренные сухари. Рядом -
сулея хмельного меда и глечик горячего сбитня. Доброга налил ковш меда и подошел к очагу, плеснул на горячие камни:
   - Храни, Дидо, Весь нашу от лиха.
   Приложившись к ковшу по кругу, старшие принялись за еду. Молодши, Сафрон, Бурец, Горюн, Коснята, Любим с Мосеем, отхлебнули из ковша горячего сбитня.
   - С устатку хорош сбитень горячий, кровь молодит, а в голове лиха нет, хлебай, ребята, горяченю - и на роздых.
     Малые, Рада с Осташкой, накормленные уже, тихо посапывали на полати, устеленной сухим, духмяным сеном, Гордея с Маней подкладывали в лати горяченю. Насытившись, молодшие ушли в другую землянку. Убрав лишнее со стола, за ними вышли и женщины. Старшие, пригубив меда, вели долгий разговор о том, как обустроиться жить на новом месте. Впереди весна. До пашни надо
избы строить, положить в ниву яровое, готовить обжи и  на осенний сев ржи-кормилицы. Дел впереди много, работных рук у новой веси не хватает. Суря кратко обсказал свои  новости, что случились в отсутствие Отени с Доброгой:
   - Зима была уловной, пушнины взяли изрядно. С десятиной городу разочлись, бирки чистые. Чудины просят железного припаса и сулят хороший обмен, у них запас пушнины изрядный. По уговору ждут их приезда, и вниз, на Урусов-стан, не бегали. След одарить и вожей вотчин - Кобо и Рокшо. След дружбу крепить, барыш будет. Чугло и Бечо - вожи умные, слово держат и житью поселенцев не перечат. Найдутся в родах охотники помочь на обжах, да и на строительстве рук лишних не будет, охотят «белоглазые» познать новое, а кое-кто и в житье к урусам пойдет. Лаской брать надо, они, как дети малые, камню да соснам-вековухам молятся. Гляжу, сыны у тебя лехой (ряд) стоят. Оженить след, да и Сафронко уже переспел. Найдем девок, будет кому брашно варить, лопотину править. Сам, вишь, с чудинкой семью нажил, не каюсь.
   - Баско баешь, Суря. Дильно. Думаю, крепко надо за берег хвататься, не успеешь - пропадешь, - отмолвил Отеня.
   - Позимье, межень (март) уходит, на житнич (май) земелькой править надо. Что успеем за сенич (апрель) построить? На две избы-истопки лесу сухого хватит, на обжах лежит, да хлевы скотине, без бани тож худо, для кузни. Навес изделать в перву руку - хватит ли сил у ватажки нашей?
   - Время покажет, все оновик. Потянем лямку, насколь выя (шея) выслужит. Народец крепкий собрался. Доброга только хворбит,  кровушкой кашляет. Сказалось купанье в ледяной-то водице.
   - За меня не бойся, друже, мешать не стану, а хворобу кудес чудинский, Урчо, излечит. Сообча дело изделаем. Убегу когда в лес - не ропщите, не могу без леса, легчает мне там. А свое отработаю, не скащу.
   - Знаю, Доброже, не уповод вместях тужимся, Суря со своими на помочь будет, из чудинов кого сговорим.  Ну, повольнички,  отдыхайте с пути, основа сговорена, прибежим с чадами, подмогнем. Когда вас в гости ждать? - засобирался Суря к себе на заимку.
   - Будем ужо, поспасаем (поблагодарим) за догляд, обживем починок, о чем баяли, да и к Бечо сбегать надо, не пенял чтоб, не охармовал (говорить о ком-то плохо). Добром жить надо, не нагалить в чем чудинам-то. Бажить (просить) помочи надобно.
     Для роздыха времени у ватажки поселян не было. Надо обживать мыгру (гора с лесом), жило готовить новое. Из отобранных летом бревен начали рубить венцы сруба для истопок. Отеня истово следил, чтоб стены были ровными, не такие, как у Сури, не любил делать абы как. Не на день жило ставили, на век. Пазы выстилали мягким мхом, загодя припасенным на ближнем болотце. Венцы один за другим поднимались на стенах, лес сухой, крепкий, но мужикам не вновь. Суря с сыновьями привел двух молодых чудинов из стана Чугло, помощники толковые. Через день-два уже истово тюкали топорами, бойко разваливали на ломти и плахи податливые бревна. Вож Бечо прислал своего сына, Лутоню, в учебу новому ремеслу. Дело получалось споро.
      Доброга с ростепели вновь кашлял с сукровицей. Бледный, сидел он на бревне и потихоньку тюкал теслом плахи  для околенок. Надолго замирал кокорой, сдерживая тяжелый кашель. Отеня отправлял его в землянку на роздых, не слушался. Снадобья арбуя Урчо, который часто прибегал к новосельцам, помогали мало:
   - Злой дух гложет, гонять надо, к Камню бежать, духов кормить. Плясать надо, большого Рокшо (медведь) просить надо, - блажил старый арбуйко. 
   Жир барсука, который принес Суря, на время останавливал кровотечение и давал облегчение. Доброга уходил в лес на охотничий круг, не ради добычи, здоровья  и роздыха для. Могутное тело охотника таяло, как свеча.
     Солнечные дни тем временем топили рыхлые снега. Река посинела и набухла. Звенела капель. На проталинах распустила синий цвет сон-трава. В Темный лес шла весна. Ватага трудилась на стройке весь световой день. Чуть выше первой избы рос сруб второй истопки. На берегу реки уже стояла банька, отрада истомленным работой телам. Вкруг срубленных домов росли хлевы для скотины, летние повалуши, повети, клети и амбарушки. Рядом  с лесом мелодично вызванивала молотками кузня. Наковальня, прилаженная на вековом пне, не остывала. Коснята, подвязав волосы берестяной стрункой, колдовал над железом. Во всем угадывалась рука мастера. Лутоня, сын вожа Бечо, часто прибегал сюда посмотреть, как работал кузнец, иногда и сам брал в руки большой молот. 
     Вешние дни летели быстро. Торопились и поселенцы. Скоро земля позовет к себе. Доброга тюкал теслом балясину на охлупень для избы. Хвороба не отпускала, лицо его посерело, сила уходила из когда-то могутных рук.
Подошла Гордея с туеском снадобья:
  - Испей, Доброже, свежего настою, полегчает, бать.  Красота какая кругом! Река скоро тронется, набухла.
   - Не впрок все, Гордеюшка. Чую, с водой и я уйду. Сила уходит, едва тесло держу.
   - Даст Бог, отпустит хвороба, полегчает, мобыть. Какую красоту в коряге узрел, Доброже, лепота... 
Трехглавый конь в стремительном порыве летел в будущее,  неизвестное. Баяли: -«Конь на крыше - в доме тише».
   - Лепота...
   - На солнцевую слегу поставим. И оберег Ярилин вот изделал, пусть хранят добрые духи Весь нашу от пала и татя, хворобы и мути.
    Раздавался стук топоров, запах свежей щепы витал окрест, мешался с запахом отходящей от сна земли, талой воды.  Блекотали весенние ручьи, на воде хороводили солнечные блики, переливаясь всеми цетами радуги. На реке с треском и гулом пошел лед. Огромные льдины дыбились, наползали друг на дружку, звонко трескались и кололись. Вода, сбросив гнет ледяного панцыря, обретала силу, в поворотах собирала заломы, тужилась и, кряхтя и стеная, двигала тяжелые синие поля льда далее.
   - Река пошла! Пошла, матушка! Тужится!..
       Оставив дела, все потянули на берег. Конец зиме. Весна пробудилась. Распихивая глыбы льда по берегам,  река стремилась вдаль  широкой темной дорогой. Завороженные мощью потока, люди молчали.
   - Тато! Мати кличет, - полушепотом, полукриком блажил сбегающий с пригорка Осташко, - мати кличет...
Отеня прибежал к землянке, тяжело переводя дух. Гордея стояла, склонив голову, над неподвижным телом Доброга. Горестный стон вырвался из груди мужа.
    Скудельницу (могилу) срядили на краю обжи, на горе, под тремя елями-вековухами. Любо ему будет лежать здесь. Окрест далеко  видно: река с ее извилинами, весь поселенцев под горой, нивы будущих хлебных полей, синь любимого Добротой куброса (леса), убегающего в необъятную даль. Вековухи-ели лехой встали сторожить покой смежившего вежди (глаза) колоброда. Любим с Коснятой поставили в ногах могилы деревянный крест по новой вере: храни,
Иисус, память. Придет время, рядом упокоятся и Отеня, и Гордея. И поле то, на краю которого встанут дорогие сердцу скудельницы, назовут Крестовым. Высокие вековые ели будут оберегать покой печальных холмов. И не прервется круг жизни на этой земле...
   Река принесла в своем лоне настоящую весну. Пора  впрягаться в ярмо. Запалили костры на обжах. Ребятня лукошками растаскивала горячую золу по новине, собирала обгорелые сучья. Мужи корчевали пни, выцепляя их лагами из податливой земли. В кузнице вострили рожно - железный зуб к сохе. Кони хрупали овес, набирали силу. Ранним  утром Отеня с Косняткой и Сафронком заволокли на сонец избы доброгиных коней и приладили Ярилин оберег встречь солнцу.
Так хотел Доброга. Пусть будет памятка о нем. Любим с Бурцом припрягали к сохе лошадей. Пора орать земельку. Время бежит, упустишь - не наверстаешь, второй весны не будет.
     Первый след рожна на новой земле пришли смотреть всей весью. Сафрон пригонял вторую соху. Прогретая кострами и сдобренная золой земля поддавалась легко. После полудня первая десятина была готова принять  семена. Гордея с лукошком ступила на пашню.
   - Господи  Сусе! Царица Небесная! Мати Мякоша! Подавайте нам, сирым, добрым урожаем.
Зерна ложились в мягкую землю. Рада, верхом на лошади, тащила следом суковатку-борону, заделывая  зерно в землю.
   - Хороша земелька, должна наградить добрым урожаем за труды наши. Пошли, мужи, здесь без нас управят. Дело ждать не любит. Эх, рук маловато. Маня, ты не больно хватай, чай, дите носишь, подмога будет. Молодших на осень оженим, лишних рук не бывает. Темный лес велик, всем работы достанет, детушки.
     Брошенное в землю зерно после теплых  дождей взошло дружно, радовало оратаев свежей зеленью крепких всходов. Новый пал готовили под рожь на осень. Повольники долбили легкие лодки-однодревки, чтоб ходить по реке, ловить рыбу. Обустроили колодец, чтоб вода была под рукой. Скот нагуливал вес на свежих травах по пойме реки. Лес одаривал ягодой, грибами и дичиной для стола. В
новых избах сбили потолки, из глины же сбили и печи, чтоб хлебы печь. Пристраивали высокие полати, клети для хранения припасов и мехов. Распускали бревна на ломти и плахи для обустройства жилья.
    Подошла сенокосная пора. Без роздыха трудились повольнички в круге житейском. Посеяли озимь, убрали в купы (снопы) хлебушек. Надежды на урожай оправдались. Суслоны стояли густо, дозаривали зерно. На жерновах-меленках давили новину на муку. Испробовали своего хлебушка.
     Жизнь вступила в свою колею, вечным колесом катила круговерть времени. Одна работа догоняла другую, и роздыха впереди не видно. Скоро зима, пора охоты на пушного зверя. Белая нива сулила неменьшие барыши.
    Годы сменяли друг друга. Росла весь новгородская по берегам реки Кулой. Крепко завязал узел жизни Отеня, не развяжешь. Начатое им продолжили дети его и Гордеи. Росла Осташина деревня. Появлялись новые росчисти и нивы, починки по высоким берегам реки. Завязалась дружба с осевшими выше по реке новгородцами Елисейком и Боярком. Ходили мужи и до истоков реки, к великим озерам. По болотистым местам там жили племена веси. Народ недружелюбный
и воинственный. Болота мало привлекали земледельцев - худая земля, сырая. А рыбы хватало и ниже по реке. Лесные богатства Темного леса неисчерпаемы. Ратились меж собой князья ростовские да московские с новгородским боярством за владение десятины с земли Кулойской.  Землепашцы платили тем, кто верх возьмет. Без убытка торговали в Урусовой стане, бегали и до Вельского посада с мягкой рухлядью. Пробили путик посуху и до Пречистенского стана, через слободку Сидорка, что в верховьях реки Сивчуга.
   Век за веком кормила земелька род человеческий.


ВМЕСТО ЭПИЛОГА


   Река вечной жизни не стерла в памяти народа преданий о своей далекой дедине. Сказками и легендами о былом дошли они сквозь века и годы до живущих ныне. В названиях ручьев и речек, полей и наволоков, деревень наших, стоящих века по высоким берегам могучей когда-то реки. Хранит народ память о пришедших сюда первопроходцах земли русской и живших на этой земле племенах чуди белоглазой и веси, их вождях.
    Примером тому служат прозвища, по которым угадываются древние корни родов, живущих и поныне в наших деревнях. Остатки, осколки семей поселенцев и чудских родов: Тенята, Белушковы, Вакичи, Вичагины, Гашковы, Музины, Лучины, Яраскины да Шаранята, Кобята да Пышкичата.
        Необъяснимые имена в память тех же чудинов, которые не оставили после себя письменных памятников, живут в названиях речек.
    Слушая как-то исследователей чудской и  вепсской (вепсы) культур,  услышал, что от чуди известным осталось одно слово «титька». Так ли это, судить не мне. Но несут свои чистые воды в Кулой-реку реки и ручьи Андо-ва, Урден-га, Чёлкас, Кьялово, Мягже-ва, Урце-ва, Равдо-ва, Пяржу-га. О чем они говорят-напоминают живущим сегодня?
         Прежде и поля наши имели свои имена. Они и сейчас живы в памяти тех, кто веками на них трудился. Крестовое поле в Осташеве. Даже я помню три старые ели, стоявшие посреди поля. Крестов, правда, уже не видел. А не здесь ли упокоились Доброга, Гордея и Отеня, пришедшие на эту землю из Нова-города?
     Что хранят в себе названия полей: Стругна, Тырыгина, Швакоски, Точихи, Пиньеватка, Ихалово, Бухара (перелог, пахалось через три с половиной года), Слопечное да Пеничное? А наволоки и росчисти сенокосные: Самылиха, Пяржуга, Волчьи, Якушки, Кильи, Бечишно, Уляши, Уляди да Серуново - о чем и о ком напоминают они из глубины веков?
      Мечтал мой герой, что из маленького починка на берегу реки вырастет деревня, а за ней и другая. Мечты его стали явью. 
И названы были деревни по именам землепашцев, которые первыми бросили зерна в отбитую у Темного леса землю: 
   Павловская - Павел,
   Анисимовская - Анисим,
   Савинская - Савеня,
   Аксеновская - Аксен.
И неважно, как впоследствии записал их на бумаге ярыжка-дьяк. Многие деревни и поныне имеют по два названия. Пример тому: (Верещагина - Верещага - прозвище), она же Брехновская – она же Бревновская,  Шаборы (Шабор) -  Таборы, она же Кузнечовская, она  же Кузнецовская.
     Хранят свои тайны и одинокие, седые  камни-глыбы, принесенные сюда ледниками во времена великого обледенения: Синий камень, Плавающий (Кий-камень), на котором не раз отдыхал и я, возвращаясь из леса. Петрушин камень. В настоящее время он ушел в землю и восстанет ли вновь из нее?
     Чуглы (дендрарий Дудорова Иллариона Ивановича) шумят пока молодыми дубами да кедрами. И сумеем ли мы, потомки Осташи да Доброги с Отенею, сохранить то, что оставил после себя живший с нами и среди нас земляк наш? Не уподобимся ли мы Фоме, родства не помнящему?
    Ловкачи от политики не раз пытались переписывать историю Руси Великой в угоду новым правителям. Лишь память народная хранит Историю свою...

 
фото

ПЕЧАЛЬ И РАДОСТИ МОЁ ОСТАШЕВО...


В глухой таежной стороне Заволочья, в среднем течении реки Кулой (рыбная) в далекие - XV - XVII  века (предположительно) возникло поселение первопроходцев-охотников из далекого Новгорода Великого. Влекли сюда охотников богатые пушниной, непроходимые леса, красивые места по высоким берегам реки, волюшка от боярского да княжеского ока, ширь гулящей земли.
Пришли они сюда с женами и детьми, со скотом и всем скарбом житейским обживать новые земли. Чудь и Веси - местные дикие племена, жившие по берегам реки, не препятствовали поселянам, лес велик, места всем хватит. Постоянные поселения русичей оберегали и их племена от разорения гулящими ватагами лихих людей. Поселяне жили мирно с местными племенами, вели обмен, не без наживы для себя, конечно, кто без прибытка торговать станет, силом не отбирают - и ладно.
Так, учась друг у друга выживанию в тайге, и жили. Обрастали хозяйством, разрабатывали новины под посевы, наволоки для  заготовки кормов скоту. Из куста разбросанных по высоким берегам реки починков первопоселенцев и выросло местечко Осташево. Первый починок поставил на угоре Осташа, починок вырос в деревню, рядом росли и другие деревни. (Осташа - Осташин починок – Осташина гора - поселение Осташево) Не перечу и тем, кто название деревни и местечка видит от слова - осташ (рыбак).
   Основные занятия населения - охота, рыболовство, землепашество и скотоводство. Для обеспечения хозяйства развивались и другие ремесла - кузнечное, ткачество, бондари и шорники, плотники да кожемяки. Вели торг излишками от хозяйства, пушниной и дичью, выменивали, чего не хватало. Вслед за пахарем пришли на земли вольные и Церковь Божия, окормлять паству христианскую, и старосты боярские, дани брать для Новогорода. Недолго вольно жил смерд-землепашец, бояре новгородские, братья Иван да Семен Важские, прибрали земельку с крестьянами и по реке Кулой. Дань черную брали со двора, мехом - мягкой рухлядью, куньей головкою. Наряду с Новгородом за землю Заволоцкую ратились и Ростовское, и Московское княжества. По укреплению Московского княжества и поражению вольницы Новгородской перешло Заволочье под руку Москвы, в ведомство Большого дворца. Не успев наработать земельки себе в пропитание, крестьянин уже под каждым сосалом имел по два телка - князю подай, церкви - десятину, старосте со сборщиком дани тоже сунуть надо.

Название
деревень	1744
год	1762
год	1795
год	1811
год	1859
год	Действу-
ющие ча-
совни

	муж.	муж.	жен.	муж.	муж.	двор	муж.	жен.	

Козевекая	3	5	5	8	7	5	16	23	
Савинская	5	9	7	13	15	7	23	27	1
Захаровская	8	15	19	24	23	11	27	39	1
Анисимовская	12	26	23	26	30	18	56	78	-
Аксеновская	9	15	17	17	19	5	28	37	-
Сакулинская	3	7	5	14	16	6	18	23	-
Осташевская	9	12	20	23	28	15	46	56	2
Харитоновская	9	15	13	16	20	9	46	41	-
Сафроновская	3	5	2	15	14	8	26	30	-
Матвеевская	2	4	5	5	7	3	14	II	-
Анциферовская
Секушинская	6	14	16	15	13	10	41	45	1

	8	12	12	23	22	9	33	37	-
Кузнецовская	II	24	32	36	36	13	45	60	1
Мухинская	-	-	-	3	5	2	II	12	-

В 1685 году государев дьяк описал в ревизской сказке: в Кулойской  волости по реке Кулой - деревня Кузнечовская (как написано) три двора, да часовня  три года тому построена (1682), деревня Онциферовская - три жилых двора, да один впусте.
В переписях 1744 года в Осташеве упоминается уже 13 деревень.
Как видим из выше приведенной таблицы в Осташеве по годам проживало:
   В 1762 году - 337 человек взрослого населения.
   В 1859 году - 946 человек взрослого населения.
   В 1950 году - 142 трудоспособных колхозника,
                        - 588 человек взрослого населения.
   В 1970 году - 108 трудоспособных колхозников,
                        - 419 человек взрослого населения.
   В 1990 году - 83 трудоспособных колхозника,
                        - 213  человек взрослого населения.


фото

   События XVIII и XIX веков не обошли стороной Заволочья и нашего Осташева. Смутное время, польская интервенция оставили после себя название обширному болоту по Тотемскому тракту - Польское болото. Крестьянское восстание Стеньки Разина против закрепощения крестьянства воспевалось в песнях северной старины. 
Петровские реформы, строительство Санкт-Петербурга не обошлись без крестьянского труда. Во времена Екатерины II - восстание крестьян под предводительством Емельяна Пугачева. Были ли там найти земляки, то нам не ведомо. Ведомо лишь то, что по черновому проекту грамоты, посвященной незакрепощенным крестьянам, которые в конце XVIII века получили общее название «государственных», Екатерина II не изменила. Черносошные крестьяне части Вологодской губернии остались в разряде дворцовых крестьян.
     Довелось нашим землякам добывать славу России-матушке и под началом Суворова, и на французов со светлейшим князем Кутузовым хаживали. Молили Бога наши мужички и за Государя Александра II, объявившего крестьянам волю от помещика. Начался выкуп земли, да только отдали решение вопроса тому же помещику. В результате 85% крестьян получили наделы лишь от двух до четырех десятин, а для прожиточного минимума крестьянину требовалось от пяти до восьми десятин. Дворцовые крестьяне не были под властью помещика, их земли принадлежали общине деревенской, так оно и осталось. Столыпинская реформа отозвалась в Осташеве образованием хуторов вокруг деревень.
Начало  XX века - Первая мировая война - пошли мужички с поля хлебного на поле брани. 
У многих земляков моих в потаенных местах хранились Георгиевские кресты  за храбрость и пролитую кровь полученные. Далее революция  и гражданская война. Становление власти Советов.
Постепенно мероприятия новой власти дошли и до Осташева. Основной вопрос, который тревожил земледельца - это земля. Возвращались в деревни солдаты с фронтов, земляки из оголодавших городов. Они-то и привозили новое о новой  власти, которая постепенно укреплялась в Верховажском крае. В 1918 году состоялся передел земли, наделили ее по едокам. Большого переполоха это не вызвало, так как безлошадный бедняк вынужден был полученную землю закладывать прежнему хозяину на обработку, получая часть урожая с нее за аренду. Появлялись в деревнях продотряды от новой власти, изымали излишки хлеба для голодающих городов, искали дезертиров, самовольно ушедших из армии домой. Создаются Советы бедноты. Организуются по деревням и ликбезы. Безлошадные и малоимущие крестьяне объединяются в коммуны. Опыт коммун не оправдал себя, землю объединили, а пахать ее было нечем. Нужны лошади, плуги, бороны, а они были у справных хозяев. Неудачи начинаний новой власти отнесли на якобы саботаж зажиточного крестьянина, ему и отвечать. На чужое добро все падки, начали окулачивать хозяина. Отобрали инвентарь, скот, жилье, кого определили к высылке, кого меж двор, судьбу пытать. Используя отобранный инвентарь и скот, создаются ТОЗы, и на их основе - колхозы  по совместной обработке земли,  на основе обобществления тяглового скота, инвентаря и продуктивного скота. Объединение было добровольно-принудительное, просто хозяину  не оставляли выбора. 
 Вековая привязанность крестьянина к земле позволила постепенно наладить производственный процесс, общинное проживание в деревне веками способствовало этому. Долго привыкшая к дому скотина заворачивала на родное подворье, рвала сердце бывшим хозяевам своим мычанием.
   Все колхозное не наше,
   Милая товарочка.
   Только нашего осталось
   Два яйца да палочка.

   Всю работу завалили
   Два колхозных мудака.
   Один играет на гармошке,
   Другой пляшет трояка.
   
   фото

Так, частушкой, откликнулись крестьяне на реформу в деревне. Уравнительная система учета работы и распределения натуральной оплаты не стимулировали производительность труда на колхозном производстве. Дела в артелях шли не шатко-не валко. Но страна вставала из разрухи. Для восстановления требовался лес, и эта забота тяжелым бременем легла на плечи колхозника. По нарядам
сельских советов направлялись люди со своим тяглом и харчем рубить лесок. Отказ влек за собой и карательные меры - обложение тройным налогом, могли посадить и на караул...
      Сельские советы  наладили  учет в похозяйственных книгах крестьянских хозяйств, так что власть знала, что имеет крестьянин в пользовании:  
Выписка из похозяйственной книги №2 по Осташевскому сельскому совету, деревня Савинская за 1928 год.
Друговской  Степан    Иванович       -домохозяин     26.04. 1867 г. р
Друговской  Иван        Степанович   -сын                   27.02. 1909 г. р
Друговской  Павлин    Степанович   -сын                   16.01. 1922 г. р
Друговская   Федор     Степанович   -сын                   01.08. 1926 г. р
Друговская  Александра Яковлевна -жена                19.07. 1883 г. р
Друговская   Анна      Ивановна         -сестра             02.09. 1865 г. р
Друговская   Раиса      Степановна    -дочь                05.09. 1915 г. р
Друговская   Лизавета   Степановна  -дочь                05.09. 1919 г. р
Имеет скот:
Лошади от 4-х лет и старше        - 1 голова
Коровы от I до 3-х лет                  - 1 голова
Коровы старше 3-х лет                 - 3 головы
Овцематки                                     - 4 головы
Свиньи                                           - 1 голова
Постройки:
Изба и двор          1878 г. постройки     12x12 метров
Изба                      1924 г.                        9х12м.
Конюшня               1912 г.                        9x9м.
Амбар                    1908 г.                        8х5м.
Баня                       1912 г.                        7х7м.
Хлев                       1913 г.                        9x8 м.
Хлев                       1926 г.                        7x7 м.
Гумно                     1927 г.                        12 х 20 м.
Овин                       1927 г.                        5 x4 м.
   Инвентарь:
   Повозка деревянная          -1шт.
   Плуг                                     -1 шт.
   Борона                                 -1 шт.
   Соха с отвалом                  - 1 шт.
   
   фото
 
Земля изначально принадлежала деревенской общине и наделялась по хозяйствам паями (полосами) с правом  наследования. Собственностью были разработанные семьей новины за пределами  общинной земли. Они использовались, пока давали урожай, т. к. из-за удаленности на них нельзя было доставить навоз. Переставшая давать урожай земля забрасывалась на два-три с половиной года (так называемая «бухара»), затем распахивалась вновь или использовалась сенокосом. Земля на отрубах или хуторах также  была в собственности крестьянина. Извечный вопрос на сходах о чересполосице и межах доходил иногда до драк. Оставшиеся сейчас в полевых массивах «каменцы» (кучи камней, убранных с пашни) указывают былые межи между полосами наделов. Наделяя землю полосами,  учитывались качество земли (две полосы хорошей, полоса средней и полоса камешника или худой земли).

фото

     Колхозы постепенно вставали на ноги, велось строительство общественных помещений для скота и лошадей. Росло колхозное поголовье, изменилась система учета труда в колхозах, вводилась система выработки на трудодень, учитывался индивидуальный вклад каждою колхозника, вводилось понятие трудового минимума выходов на работу за год -  360 - 380 трудодней в год, который обеспечивал ежегодный трудовой стаж колхозника. Появляются в колхозах конные
сеялки, косилки и конные мотовилки. Происходит укрупнение колхозов. Создается система МТС. Бригады тракгористов с техникой помогают колхозам на полевых работах. Появляются специалисты сельхозпроизводства - агрономы, зоотехники, животноводы, ветеринарные работники, бригадиры по отраслям. Растет
продуктивность земли, благодаря повышению урожайности, внедрению новых сортов, севооборотов, чистого пара и многолетних трав.
      Улучшение кормления скота, внедрение в рационы кормления силоса, концентратов, малой механизации повлияли  на продуктивность колхозного стада. На территории Осташева  уже только три колхоза:  «Новая жизнь», «Память Ленина», «Вперед к социализму».
     Внутри колхозов действуют производственные бригады. Колхозник имеет приусадебный участок 0,25 га, который решением правления колхоза могли и урезать. Корову, овец, поросенка и курочек, за которых необходимо было платить государству  налог натурой или деньгами, которые редко попадали в руки крестьянина-колхозника. В среднем налог составлял: мясо - 36 кг, молоко - 350 литров, шерсть - 400 гр. с овцематки, яйца куриные - 50 штук, шкура забитого поросенка, подписка на  Государственные займы.

Посмотрим, как развивалось Осташево в 1928 - 1934 г., 1939 - 1946 г., 1990 г.
	1928- 1934 г.г.	1939- 1946 г.г.	1990 г.
Деревни	18	18	15
Крестьянских хозяйств	288	258	103
Населения (чел.)	1508	1064	258
Хутора	7	-	-
Лошади у крестьян	341	-	-
у колхоза	-	207	3
Земля в обработке	1300	1260	1110
Коровы и нетели:			
у крестьян	900	133	46
у колхоза		154	248
Козы и овцы:			
у крестьян	684	242	100
у колхоза	-	120	-
Свиньи у крестьян	217	24	89
у колхоза	-	188	-

Весна 1941 года выдалась затяжной, сев закончили поздно. Начали обихаживать приусадебные участки. 22 июня после обеда пришла страшная весть - ВОЙНА. Началась мобилизация мужчин в действующую армию, на фронт, на защиту Родины. В колхозах остались немощные старики, женщины и дети, подростки ушли на оборонные работы. Вся тяжесть колхозной работы легла на их плечи. Год за годом, полуголодные, полураздетые, трудились они на колхозных полях и фермах, отдавая последние силы. Дома ждали голодные дети, холодные печи да едва стоящая на ногах от бескормицы корова, которых к концу войны остались единицы. С фронта возвращались искалеченные мужики и казенные конверты с похоронками. Война вошла в каждый дом в деревнях и оставила свой тяжелый след.

фото

      День окончания войны, 9 мая 1945 года, осташевцы встретили с облегчением и великой радостью, появились надежды на лучшую долю. Возвращались домой уцелевшие воины, оплакивались погибшие и пропавшие без вести. Отгуляли фронтовички возвращение домой, помянули друзей-товарищей своих - и за работу, править порушенное колхозное хозяйство и изветшалое без хозяина родовое гнездо. И снова труд до седьмого пота.
      В 1946 году урезали приусадебные участки, оставив колхознику лишь 15 соток. Чтоб не отвлекать  его от колхозной работы, своей коровке косить раньше, чем выполнишь план по сену для колхозного стада, не давали. Найдут поставленную копешку - увезут на колхозную ферму.
   22 мая 1950 года созвали всех  колхозников из трех колхозов на общий сход - решать вопрос о слиянии в один колхоз. Объединились, избрали председателем Боровикова Иллариона Михайловича, председателя колхоза «Память Ленина» и название колхоза оставили то же.  (Колхоз «Память Ленина» организован в 1930 году, в апреле месяце).
     Река Кулой исстари трудилась вместе с крестьянином, облегчая его труд, давая пищу и отдых. В районе Осташева на реке в старые времена работало семь водяных мельниц для размола зерна. Развитие послевоенного хозяйства в колхозах требовало новых источников энергии. С войны не вернулось много молодых работников, а государству была нужна продукция села. Было голодно. Поля запущены, животноводство в колхозах в упадке, наметился отток молодежи из деревни. Решено было использовать старые наработки, отодвинутые войной, строительство ГЭС на малых реках. Провели изыскания силами областных специалистов по рекам района.
Наиболее подходящим местом для первого опыта и была избрана деревня Осташевская, на реке Кулой.

фото

     Русло и берега позволяли с минимальными затратами возвести ГЭС, которая по расчетам  могла обеспечить электроэнергией три колхоза Осташева - «Новая жизнь», «Память Ленина», «Вперед к социализму», сибирский колхоз имени Сталина, колхозы Н-Кулоя: имени Ворошилова, «Клюкинский», «Заветы Октября». Назову и руководителей колхозов: Шестаков Иван Николаевич, Боровиков Илларион Михайлович, Антуфьев Владимир Феодосьевич, Соломатов Николай Михайлович, Васендин Николай Дмитриевич, Никитинский Александр Арсентьевич, Нефедовский Федор Игнатьевич.
   В 1948 году был заказан проект ГЭС, с привязкой к местности и расчетами. Заказали оборудование, которое изготовил Московский завод «Главсельэлектро». Председатели колхозов определились, кто за что будет отвечать. Общее руководство возложили на  руководителя колхоза «Память Ленина» И.М. Боровикова.
Осенью и зимой 1949 года шла заготовка и вывозка леса к месту строительства. Основная тягловая сила - лошадь, а инструмент - топор да пила. Район снизил задания колхозам по направлению колхозников и лошадей на гослесозаготовки. Лес отбирали и на корню, и на месте складирования - кондовый, устоявшийся, заданной длины и объема.
     Колхозы начали формировать строительные бригады из лучших специалистов по строительству  в  деревнях, привлекая пожилых опытных древоделов, построивших не одну избу на своем веку. Наряду с инженером из города Вологды в качестве опытного строителя работал А.В. Тонковский.
     Запасали железо, готовили кузницы, лопаты, кирки, ведра, изготовляли гвозди. Думали над механизацией работ по  строительству. Весной 1949 года начали рубить береговые устои, ряжи, центральный бычок плотины, готовили лес для слани,
тесали лес на прогоны и стойки, готовили и оковывали обоконки для будущей плотины.
     Работали колхозники от всех колхозов-участников постоянно, не отвлекались на полевые работы. Летом были намечены остальные земляные работы по копке котлованов  под турбины, береговые устои и центральный бычок плотины.
Составлены графики массовых выходов колхозников на эти работы со всех хозяйств-участников  строительства, оговорено количество привлекаемых лошадей, инвентаря. После завершения полевых работ и спада воды  в  реке начались земляные работы на плотине и укладка ряжей в береговые устои и центральный бычок плотины. Начали работы по установке правого берегового устоя, углубление правого берега реки для отвода воды от левого берега. Организовали питание людей на месте работы на правом берегу реки. При углублении котлована ниже уровня русла работали круглосуточно. Землю отвозили на тачках, относили на носилках, воду отчерпывали ведрами. Закончив нижние ряды берегового устоя, колодцы ряжей заполняли камнем и щебнем вплотную, чтоб порода не вымывалась водой - береговой устой рос вверх быстро. Приступили к копке котлована под бычок плотины. Землю вначале относили на временную дамбу для отвода от левого берега. В ходе работы по предложению смекалистых мужиков была сделана лежневая дорога, но которой ходила вагонетка для отвозки земли из котлована на лошадиной тяге. Работы ускорились, нарабатывался опыт, меньше стало бесполезной суеты. Люди работали четко. Бригады на лошадях подвозили камень и щебень, основание бычка было уложено и укреплено камнем.
     
  фото   
     
     Начинался сенокос, и руководители хозяйств забеспокоились о его судьбе: нужны люди и лошади на заготовку сена. Решено было людей распустить на сенокос, оставить на строительстве лишь постоянный состав работающих, достраивать береговой устой и бычок,  вести подготовку к  установке левого берегового устоя и котлована для турбин. Подготовленные срубы устоев и бычки, подвезенный камень и щебень ускорили работу по завершению возведения правого берегового устоя и центрального бычка плотины. Завершились  подготовительные работы для копки котлована под турбины, подготовили лежневую дорогу для отвозки грунта, уложили основание левой половины елани плотины, все укрепили железом, обшили ледокол бычка. Подвезли к месту строительства турбины будущей ГЭС. Подготовили деревянные основы для крепления турбины (цемент в строительстве не использовался, турбины крепились на чугунной основе к деревянному фундаменту, который закладывался в основании нижних ряжей берегового устоя и прикреплялся на массивные  болты, и все закреплялось деревянными лапами в половой части подводящих шлюзов для воды).
       Несмотря на то, что сенокос был в разгаре, а впереди - уборка урожая, вновь было поднято все население колхозов-участников строительства на копку котлована под турбины ГЭС и левый береговой устой станции. Люди на строительство шли охотно, так  как было организовано бесплатное питание.
Руководители хозяйств присматривали среди молодежи будущих электриков, для эксплуатации станции и электролиний в колхозах. Работа на котловане кипела круглыми сутками. Летние ночи коротки и светлы, сменная работа позволяла управляться и со своим хозяйством, тщательная подготовка материалов ускоряла темп работы. И вот уже заложено основание шлюзов и плота для установки турбин, уложена елань шлюзов и укреплена железом. Установлены и закреплены чугунные основания турбин. Наконец, поставили турбины. Работа по установке деревянных конструкций берегового устоя и шлюзов шла быстро и слаженно. Слань левого рукава была завершена. Начались работы по выравниванию правого рукава реки и укладка на его дно елани. Берега реки выше береговых устоев укреплялись камнями, по готовым еланям завозился камень на укрепление русла реки перед еланью плотины и ниже ее. Оковывались железом гнезда стоек плотины и направляющие полозки для установки стоек. Верх береговых устоев и бычка заливался,
утрамбовывался глиной. Завершили обвязку верхней части плотины, уложили и закрепили силовые лаги вверху плотины, проложили пешеходный мостик по верху плотины для работы по забору будущей плотины.
   К этому времени было завершено строительство здания ГЭС. На строительстве ГЭС остались только постоянные работники, которые вели работы по благоустройству и отделочные работы. К зиме строительные работы были завершены. Монтаж оборудования станции вели специалисты из города Вологды, они же тянули линии электропередач к колхозным потребителям и устанавливали проводку в домах колхозников, на фермах, подводили электроэнергию к гумнам, гда должны были работать молотилки  на  электроэнергии. Устанавливали повышающие трансформаторы на линиях высокого напряжения. Среди  колхозников эти сооружения звали «азиками», и в колхозах появились названия полей «под азиком», «у азика». 
За 1950 год были подготовлены и специалисты из колхозников по эксплуатации и обслуживанию электростанции и линий электропередач. Летом 1950 года была забрана  плотина электростанции, началось  заполнение водохранилища водой, обкатка турбин (их было две - работали в режиме и одна турбина, и в паре, смотря по расходу электроэнергии).
     Расчеты специалистов оправдались. Водохранилище поднялось по реке до шести километров, при этом река оставалась в берегах, поля и сенокосы по реке не подтапливались, работало и старое русло реки  в районе д. Осташевская, образовав озеро. Уровень воды в районе плотины поднимался до 6 метров в высоту. Уровень воды регулировался щитами плотины. Вода падала на слань и не подмывала основание плотины. На турбины вода подавалась по двум  шлюзам, которые перекрывались деревянными щитами, их подъем  регулировался с помощью ворота из здания станции. Обкатка турбины прошла нормально, и обслуживание станции было передано своим,  обученным к этому времени специалистам.
     
     фото
     
   Утвердили совет ГЭС. На начало работы в нее входили А.В. Гонковский - председатель ГЭС, А.И. Гостевской - механик, В.А. Мальгин - дежурный механик, А.М. Соломатов, М.И. Друговской, М.Е. Макаровский - монтеры, Б.Н. Гостевской, Л.Ламов и председатели колхозов, участников строительства ГЭС. Осенью 1950 года был дан  электрический ток по низковольтной линии по колхозам Осташева для освещения домов колхозников и животноводческих помещений колхозов.
     При большой воде свет горел с 4 часов утра до 22-23 часов, при малой воде днем был перерыв в подаче электроэнергии. В 1951 году был дан ток и остальным хозяйствам-участникам  по линии высокого  напряжения. Режим работы электростанции не изменился, воды хватало, так как в колхозах силовых установок было еще мало. В последствии, когда в колхозах появились электрические молотилки, пилорамы и мельницы, был установлен график очередности подачи тока по колхозам, а порой - и по бригадам. Весной плотину разбирали для прохода льда весеннего паводка и лесосплава.
   Электростанция работала до 1972 года. Затем были приобретены дизеля, так как расход электроэнергии увеличился, силы воды уже не хватало. В 1973 - 75 годы колхозы были подключены к госэнергосистеме. Станция утратила свое значение.
      В настоящее время плотина станции разрушена. Здание станции перенесено и используется как колхозная столовая. По гребню плотины был сооружен мост для проезда  сначала на лошадях, а затем и техники. Просуществовал он до постройки нового бетонного моста под деревней Ворониха. Осташевская ГЭС была первой электростанцией в Верховажском районе.
   В 1961 году в колхозах ввели вместо натуральной  оплаты денежную, колхозникам начали выдавать паспорта (отмечу, что колхозные племенные жеребцы и быки-производители, купленные для улучшения породы, имели паспорта с сорокового года). Колхозники старше 60 лет мужчины и 55 лет женщины получили пенсию 12 рублей в месяц. Стали продавать колхозникам и хлеб в магазине. Решением общего собрания в нерабочее время, после выполнения колхозом 75% плана заготовки кормов для колхозного стада, выделяли но 20 соток покосов для личного подворья. Утрами можно было выкашивать общиной неудобья и межи для своего скота.
     На территории колхоза до 1954 года существовал Осташевский сельский Совет, впоследствии организован единый сельский Совет с центром  в деревне Елисеевская - Сибирский.
   Работали Осташевская начальная школа (постройки 1934 года), Осташевская семилетняя школа (с 1951 по 1957 годы), Мухинская начальная школа, Климовская начальная школа (до 1958 года) и Анисимовская начальная школа (после 1958 года). 
      Фельдшерско-акушерский пункт на три койки работал до 1980 года. Почтовое отделение и филиал сберкассы, два почтальона обслуживали население. Был радиоузел вещанием по  Осташеву, Сибири и Коленьге. Хлебопекарня обеспечивала хлебом учителей, служащих, а позднее и колхозников. Действовали осташевский магазин (постройки 1932 года), два бригадных ларька с необходимыми товарами.
Осташевский маслозавод перерабатывал молоко колхозов Осташева. Сибири, Коленьги, Ворошилова. Вырабатывали сливочное масло, казеин. Отгрузку продукции из-за бездорожья иногда приходилось  производить вертолетами, и мы вполне можем сказать, что в Осташеве была площадка по приему вертолетов. Велась в колхозе  и авиахимобработка полей самолетами  АН-2. Имелось лесохимическое производство по выгонке смолы, скипидара, сажи.
При Осташевском сельском клубе работала кинопередвижка, показ фильмов проходил в бригадных гумнах, позднее был организован бригадный клуб в деревне Анисимовская. Библиотека имела обширный книжный фонд, работали и бригадные книгопередвижки. Создан уголок краеведения, собраны интересные экспонаты крестьянского быта, картины местного художника, рукоделия
жительниц Осташева.
     В колхозе действовали партийная, комсомольская и профсоюзная организации, депутатская группа.
     За один век так много событий пролетело над Осташевом, оставив след в памяти людей. Мы же с вами обратимся к цифрам и показателям, которые имел колхоз, до того как стал ООО «Осташево», в дальнейшем СХП и СПК «Осташево».
Что будет дальше на этой земле, расскажут другие.

Развитие колхоза по пятилеткам (в среднем за пять лет)
	1950	1951-
1955	1956-
1960	1961-
1965	1966-
1970	1971-
1975	1976-
1980	1981-
1985	1990
Кол-во трудоспособных
чел.									
	142	156	162	131	108	103	102	97	83
КРС всего (гол.)	473	367	366	464	514	514	400	390	486
в т. ч. коровы (гол.)	154	173	196	240	285	200	200	201	221
Свиньи (гол.)	118	96	108	92	40	-	-	-	-
Лошади (гол.)	207	191	120	59	41	30	6	3	3
Надой на фураж, гол. кг.	1066	916	1277	1554	1996	2027	2019	1958	2648
Валовой надой (т)	154	170	237	374	562	514	520	422	554
Продажа молока (т)	112	137	195	325	500	438	418	345	477
Продажа зерна (т)	105	89	14	20	22		49	38	-
Льноволокна (т)	5	4	16,4	12,4	19,5	9,8	3,6	10,4	18,7
Посевные площади									
зерновых (га)	716	717	542	488	313	510	506	520	
льна(га)	60	32	75	69	90			43	51
Валовой сбор зерна (т)	463	341	253	263	244		351	747	492
Урожайность (цн/га)	6,4	4,7	5,4	7,8				12,8	11,6
Продажа мяса гос-ву (т)	18	24	28	40	55	75	85	51	54

Еще в 1990 году в колхозе  имелось 25 тракторов, полный набор сельскохозяйственной техники для работы в растениеводстве и животноводстве, 6 автомобилей, автобус, зерноток для доработки зерна, 7 ферм для скота, хранилища для кормов, силоса, удобрений, строился гараж для техники, работал детский сад на 25 мест, строилось жилье для колхозников, работала столовая. Последние 10 лет безвременья все изменило. Хотелось бы поименно назвать всех, кто честно и добросовестно трудился на осташевской земле. Таких среди моих земляков немало. 
Но не хочу бередить душу стариков и боюсь кого-то обидеть. Все достойны уважения за их непосильный труд на нелегкой осташевской земле. Назову лишь руководителей колхоза «Память Ленина» со дня его организации без упоминания их заслуг и промахов. О том судить не мне.
   Боровиков Илларион Михайлович
   Дудоров Михаил Андреевич
   Булганин Петр Сергеевич
   Некрасов Николай Александрович
   Брагин Борис Михайлович
   Шадрин Клавдий Клавдиевич
   Рогозин Борис Михайлович
   Шутов Владимир Алексеевич
   Антуфьев Валерий Владимирович
   Антуфьев Александр Пантелеймонович
   Сергиевский Александр Мифодьевич
   Гудков Николай Александрович
   Крутов Александр Иванович
   Пилицин Сергей Иванович
   Макаровский Николай Михайлович
   Пилицин Сергей Иванович – ООО «Осташево»
   Гостевской Николай Александрович – СПХ «Осташево»
   Боровиков Валентин Евлампиевич – СПК  «Осташево»
   Семовской Александр Владимирович – СПК «Осташево»
   Дудорова Нинель Александровна – СПК «Осташево»
Мирно несет свои воды в красавицу Вагу река Кулой, унося на глади воды судьбы людские. Прожитое не вернуть и не исправить, как нельзя дважды вступить в прозрачные струи бегущей воды. Лишь память людская хранит прошлое Осташева, надеясь на прекрасное будущее, в которое, увы, нам не дано заглянуть.

 фото
 
 
                                                               КУДЕЛЯТСЯ СОГРЫ
 
 В  РОЖДЕСТВЕНСКИЙ СОЧЕЛЬНИК

Рождественская ночь тихо и торжественно укутала окрестности деревни матовым светом полной луны, осветила промерзшие поля, алмазным инеем заблестели уснувшие леса. Тишина завораживала. Ядреный мороз щекотал кожу лица и бесстыжим охальником проникал под одежду. Скрипнули мерзлыми петлями входные ворота. На крыльцо, укутанная в полушалок, в старенькой плюшевке вышла Степановна:
   - Витя, не мерзни после баньки-то. Иди в избу, а я до кумы дойду, проведаю, да и радостью поделюсь. Самовар-то на столе, испей с жару-то чайку, скоро уж и хозяин должен быть. Перехвати чего нето.
      Весело заскрипел в руках Степановны батог. Шарик деда Васича встретил ее добрым лаем, как старую знакомую.
      Дома на широком столе пел веселую  песню самовар, похожий на парадного гусара, выпятившего украшенную медалями грудь. Теща металась вокруг стола,  расставляя снедь. Стол расцветал. Свежие пироги, грибочки, брусника пареная  с медком,  квашеная  капуста  с клюквой,  тугие, припотевшие  огурчики с зонтиками аниса,  матовые груздочки пятаками, особинкой шиковали рыжики, утопив ядреные бока в сметане. Из широкого устья русской печи шел аромат нехитрого деревенского варева. На плите доходила рассыпчатая картошка. Из моих гостинцев сиротливо и серо примостился на столе общепитовский тортик, слегка приплюснутый разговорчивым  соседом в автобусе. В графине искрился свежий хлебный квас, а в хрустале томно мерцала рубиновая домашняя настойка, эксклюзив любимой тещи.
   - С легким паром! Добра-здоровья!  Присаживайся-ко, да замори червячка с дороги! Вот и отец пришел.
В избу с облаком белого пара вошел тесть. Поздоровались. Раздевшись, сгреб иней с усов и бровей, присел к столу.
   - Ну, рассказывай, хвастай, чего нового-то у вас в городе? Чего внуков не привез?
   - Отец, ты, батюшко, не рассиживай, бери лопотье, да в баню, а то выстынет, мороз-то тлящий. Я следом иду. После поговорите.
    Оставшись один, прихлебывая ароматный чай, по-особому, «с присадкой», заваренный Степановной, слушал себя: тепло было легким, блаженство охватывало душу, дышалось покойно и легко. Самовар тихо бормотал, вспоминая былые застолья. Скрип шагов нарушил мое одиночество. В избу, покряхтывая, ввалился дед Васич.
   - Виктору Юрьевичу наше почтение! С легким паром тебя, дай Бог удачи! Ну и прочего всего до кучи. Я, паре, как Степановна-то похвастала, давай бежать, проведать молодца. Да и звезда первая-то уж загорелась, надо разговеться  за ради Христа праздничка да гостя  дорогого. Вот и нам, старым головешкам, праздничек, посидим, побаем.
    - Проходи, Иванович, душа неугомонная, садись, хвастай. Как здоровье?
    Раздевшись, дед Васич присел на лавку. С детским румянцем на чисто выбритом лице, аккуратно подстриженной бородкой, он выглядел молодцом. «Адидасовский» спортивный костюм плотно облегал суховатое, но еще не дряблое тело старика.
   - А ничего, паре, бегаю еще. Скотинку обихаживаю. Фаюшка-то у меня сам видел, какая работница, а с пустым-то хлевом не привыкли. А с нашей скотинкой не пропадешь, чуть зазевай, из хлева-то: бля-я-я... Вот и бежишь, чтобы не осрамила-то.
    Пришли Степановна с Фаиной. У каждой в руке по кастрюле, завернутой в полотенце.
   - Спасибо, Васильюшко! Помог, старый хрыч, мы с Николаевной насилу и дотащились. Сидит, блестит лысиной-то.
   - Дак ведь, девки, я настоечку в береме-то нес, дело ответственное. Аль чего оставили? Дак я сейчас слетаю. Одноментально.
   - Сиди, Еруслан! Слетает он.
     Прибравшись с кастрюлями и раздевшись, женщины чинно присели к столу. Степановна поправила подаренный мной платок, одарив меня довольным взглядом, Фаина бережно расправила складки нового платья.
   - Мать моя женщина, Фаюшка! Тебя и не узнать, вишь, как расфуфырилась. Когда и успела новое-то платье сшить. Ох, старбень старая, тоже надо похвастаться обновой-то. Замечательно выглядишь!
     Васильки довольных глаз Васича любовно искрились на помолодевшую и смущенную от похвалы жену.
   - Ну, паре, хозяева-то уж не запарились ли? Придется самовар-то подживить, а то затихать стал.
   Стукнула щеколда входных ворот. Пришли хозяева.
   - Ну, Василий, сияешь, как крашено яичко ко Христову дню.
Пока хозяева прибирались после бани, две кумы накрывали стол. Появился румяный рыбник, томленый заяц с картофелем, крепкий студень с горчицей и невесть что еще. Привлекала пастельными красками ставшая модной в деревне сельдь «под шубой». Все это благоухало так аппетитно, что я невольно посмотрел в сторону горницы, ожидая хозяев. Наконец все уселись за стол. Меня как гостя
посадили в красный угол под божницу. Дед Васич держал речь:
   - Хозяева добросольные! Гостенек мой! Люд крещеный! С Рождеством Христовым, с легким паром, с житьем добрым! Добра-здоровья!
Прохладная наливка напомнила дни золотой осени приятной горчинкой рябины, заиграла каждой жилкой взбудораженного банькой тела. Пробуя деревенскую снедь, заметил, что мой тортик уныло сочил слезу. В этом великолепии простой русской еды он еще сильнее припал на придавленный бок.
   Отдали должное и еде, и наливке, и пошел неторопливый разговор о житье-бытье.
   - Вот так, паре, Юрич, и коротаем мы вечера-то, чего вспомянем, где приврем маленечко, все быстрей времечко-то тянется. Анюта, неси гармозу! Тезка-то у меня чего и сыграет, чай, не грешно, разговелись уже. Вишь, бабоньки-то у нас распалились, сейчас и песню состряпаем.
Тесть Василий пробежался слегка по пуговкам гармони, наклонив голову к мехам, повел мелодию песни. Теплом засветились глаза женщин, уловив такт, дед Васич вступил в песню:
   - Далеко в стране иркутской...
 Подхватив мелодию, женщины понесли песню легко и сердечно.
   - Добро, паре, Юрич, у тестя-то выходит. Я всю жизнь с гармошкой, а путно играть и не научился. Нет таланта, только и разумею: «Отвори, да затвори, да догони, да палкой или девкам чирей на...». Вот и весь мой репертуар.  Да под частушки когда дернешь, а под песни не могу. Право. Спойте-ко, бабоньки, «Екатеринушку»... Страсть люблю. Заводи, Анюта. 
Закончилась и эта песня, старинная, тоскливая. Частушечный озорной мотив рванул душу, и дед Васич, подмигнув жене, как блин со сковородки скинул, резанул частушку:
                         -Ой ты, милая моя,
                         Приходи в микиленку.
                         У меня макалка есть,
                         Приноси черниленку!
   Качнув плечом, ему отпела Степановна:
                         -Вы, ребята озорные,
                         Хотят девушку побить.
                         Добежала до угора,
                         Фига вам, не догонить!
   Частушки вплетались в озорную мелодию наигрыша одна за одной.
   - Ой, бабоньки, уморили гармониста-то, дайте вздохнуть, да по махонькой опрокинуть, дак может и спляснем?
    - Ну, тогда я случай один расскажу. Давно, конечно, это было, годов пять-семь. Помнишь, Фаюшка, к сватам в Олюшино  ездили пировать, там все и было, не дай соврать. Гостей-то порядочно набралось. Отдыхаем, веселимся. Много народу и характеров много, вот и возник спор меж двух  характерных-то. Махаться начали. Как в Чушевицах-то говорят: «Загуляли липокуры, шелотянам места нет, а шелотяна загуляют, липокурам места нет». Силенкой-то Бог обоих не обидел. Один такой вертлявенький, бац по скуле, та с «санок»-то и слетела. Удачно так своротил челюсть-то. Ни тебе мат загнуть, ни слова хорошего сказать. Отрезвели сразу оба, да дело сделано. Ну, скорей значит, медика искать, чтобы горю помогла. Девчушка-то побилась-побилась, не может вправить. У пострадавшего слезы градом катятся, досадно. Забыли, о чем и заспорили. Отправили страдальца в Верховажье к хирургу. Там, как назло, хирург в отпуске. Ну, другие врачи-то пощупали, потаскали челюсть-то туда-сюда, ничего сделать не могут. Больной страшно мычит, руками машет, того гляди, и навесит от боли-то.  Направили в Вологду. Приправился наш гуляка-то в Вологду к ночи. Куда пойти, до утра надо ждать. Время бы и поесть... В общем, выход нашел. Пошел к таксистам. Бутылочку приобрел, мол, голод перебьет и боль утихнет. Сзади, как снег на голову, два милиционера. Картина Репина: бутылка в руке, ни бе, ни ме сказать не может, глаз один фиолетовый, рожу перекосило, запах специфический. «Наш клиент», решили стражи порядка, под белы рученьки - и в «воронок» его.
    Привозят в  отрезвитель. Там, значит, два молодца его встречают: «Выходи, голубь, приехали!». Горе взяло страдальца, пальцы в горсть - и махнулся. А старшина-то, стойно его, вертлявенький был, со всего маху-то по другому боку и припечатал, не слабо получилось!
   Из памяти вышибло, да... Оклемался маленько. Рот откроет да закроет, рукой пощупал. Мать... О-о... Мент... Та... То... Това... рищ старшина! Вот тебе спасибо-то. Век помнить буду! Дай тебе... Ох, здоровья! Ну, ребята... Ну, вы даете... Ха! Елки в крест! Теперь у милиционера челюсть отвисла... Ну, в общем, все путем получилось.
        До утра, к общему удовольствию, дали ему поспать на казенной койке, а утром на автобус - и домой. Удачно все вышло, быстро и без наркоза.
   - Да это что, Витя. У Валетка-то смешнее вышло, никакого «сенса» не надо, вмиг закодировался. Теперь как путний мужик живет.
   - После такого, Фаюшка, и я бы ее распроклятую в рот не взял. С того света, считай, завернулся.
   - Не пойму я...
   - Ну дак слушай, чего изделалось-то. Знаешь, Валетко-то по-черному ее, родимую, кушал, неделями из запоев не выходил. Не один раз и кодировали, и по бабкам разным Алинка-то возила, все пусто...
   Рождественская ночь, рассыпая жемчуга звезд по темному полю неба, тихо катила над Русью...



НАША  НАТАША

Кучка пожилых женщин «тусовалась» на майском солнце возле здания старой семилетней школы. Теперь здесь и клуб, и библиотека, и почта, и медпункт – все офисы деловой и общественно-культурной жизни в Осташеве.
   - Здравствуйте, красавицы! Что обсуждаем, кого ждем?
   - Да вот, с прошлого вторника не виделись, так новости печатаем. Наташу-медика ждем, на вызова уехала в Семоску да в Павловскую. Мы-то, слава Богу, еще самоходом добрались, хоть и с батогами, а прем - только кустики мелькают.
   - Мелькают кустики, незнамо, в какую сторону и топаешь.
   - Вот и ладно, что сами бегаете, дольше жить будете, меньше болеть.
   - Мы ничего, привычные. Теперь - не зимой, дороги снегом не занесло, так нам старым и удержу нет.
   - Старикам везде у нас дорога, а по дороге ходим с батогом, чтобы не качало.
   - Спасибо нашей Наташе! Хоть она у нас есть, а то бы уж на погосте были. Зимусь заумирала, так она, дай Бог ей здоровья, чуть ли не на лыжах пришла в деревню-то, отколола. И таблеток напосылала, все расписала, когда и сколько пить. У соседки все спрашивала, как там баба Саня, да как там баба Саня. Вот теперь я сама пришла, спасибо сказать да здоровья ей помолить. Сам-от далеко-ли? Али тоже приболел?
   - На почту я, да и к Вениаминовне зайти надо.
   - А мы не можем выговаривать Вениаминовну-то - нет зубов. Так просто Наташа да Наташа, не обижается. 
   Именно Брагину Наталью Вениаминовну, фельдшера Сибирского медпункта, которая ведет прием в Осташеве один раз в неделю, и ждали наши женщины. После окончания Велико-Устюгского медицинского училища попала она по распределению в Верховажский район. И вскоре уже работала заведующей медпунктом в нашей Сибири верховажской.
    Нелегок труд сельского доктора. Но судьба решила, что здесь ей место, здесь она должна служить людям, исполняя данную в училище клятву Гиппократа: помоги и не навреди. Набирала опыт, месила грязь сельских дорог.
    Часто вспоминает Наташа первое посещение Осташева - замещала ушедшую в отпуск коллегу. Председателем Совета был тогда Н.А. Брагин. Пешком, это дело обычное, пошли в Осташево - знакомиться с новым участком работы. Дорога была настолько изъезжена тракторами (сибирское молоко в Осташево возили), что и пешком пройти была большая проблема. Председатель уверенно и быстро мерил путь, а она в сапогах то и дело проваливалась в колдобины и лужи. Подойдя к Борщевику (речка) и увидев разбитый угор, остановилась.
   - Николай Александрович! Не пройдем - утонем в грязи.
   - Не горюй, Вениаминовна, проскочим. Здесь иди, по колее, она  выстлана фашиной, в сапоги не зачерпнем, хоть и глубоковато. Шагай за мной.
Ловко лавируя, он уже вскоре стоял на мостках над ручьем. Пошагала и она. Сапоги не по ноге, великоваты. Весенняя густая грязь все силы приложила, чтобы оставить их себе.
   - Ой, глубоко!
   - Шагай, шагай...
   - Шагалки в грязь засасывает!
   - Руками держись за голенища.
   - Упаду!
   - Перейди в другую колею, там легче.
   - Ой, сапог остался в грязи.
   - Ну, теперь дуй, не оглядываясь на мостик.
Он сходил за оставшимся в грязи сапогом. Вымылись в ручье и пошли дальше в Осташево.
    Спустя пару часов я зашел на медпункт. На приеме уже никого не было.
    -Сколько, Вениаминовна, сегодня у тебя посетителей приходило?
   - Как всегда, больше десятка, да три вызова на дом. Население все престарелое, и все живут по дальним деревням. Жалко их. Многие одиноки, им порой важнее разговор, нежели моя медицинская помощь. Так вот и лечу, таблетками и словом.
   - Здравствуйте, - в кабинет зашла женщина с ребенком.
   - Кто к нам припожаловал! Здравствуйте, Валентина Сергеевна! Здравствуй, малыш Ярославик! Агу. Давненько не показывались. Ух ты, какой мужик у нас растет. Проходите, раздевайтесь, я руки буду греть. Ой, как мы пузыри пускаем, крепкий парень, в папашу пошел. Да?
Я вышел на крыльцо покурить, чтобы не смущать молодую маму.
   - Розе Федоровне доброго здоровья!
   - Здравствуйте. А я уж второй раз сюда сегодня. Аптеку свою несу на ревизию. Самой-то жалко выкидывать лишние таблетки, да и деньги плачены. Пусть Наташа переберет, что гоже, а что нет.
    Через полчаса мы вновь беседовали с Наташей.
   - Детей мало стало по деревням. До трех лет - трое, до шести лет - один, да в школе 9 человек - вот и все. Стареет деревня.
   - А всего пациентов?
   - По Осташеву-то 94 души. Хотелось, чтобы здесь был свой медработник - вести профилактику, амбулаторное лечение, оздоровительную работу. Но, увы...
Помещение  медпункта требует ремонта,  мало  физиоаппаратуры,
инструментария, все старенькое. Те же проблемы и в Сибирском медпункте – все упирается в финансы.
   Видя, что проблем много и все наболело, спешу сменить тему.
   - Наташа, а дома как дела? Как семья, дети, муж?
   - Дома? Дома все вроде в норме. Хозяин - механизатор, посевную страдает. Дети в Вологде, в молочной академии. Старший - будущий агроном, младший - по лесному хозяйству. Правда, обучение у него платное.  Учатся оба с охотой, проблем нет. Летом - помощники дома, да чтобы оплатить учебу, опять нынче придется ягодами заниматься. Иначе с нашими зарплатами трудно придется. Спасибо, дед с бабушкой помогают.
   - А на подворье что-то хрюкает?
   - Хрюкает и мычит. Держим корову, два теленка, поросенка, нутрий штук двадцать, курочек - все как у людей. Без хозяйства в деревне жить - добра не накопить. И дома расслабляться недосуг, а в сенокос вообще бегом бегаем.
   - Наталья Вениаминовна! Вы готовы? - это шофер  сельсоветовского УАЗа Сергей. 
   - Звонят, что-то там срочное для вас, просят поторопиться.
   - Готова, Сережа, забирай аптеку, поедем. До свидания. Не болейте!
   - Всего доброго вам, Наташа, удачи и спасибо от всех земляков. Накануне праздника - Дня медицинского работника - желаем Вам всего доброго, хорошего настроения, успехов в работе.


БОЛИТ ДУША У ВЕТЕРАНОВ...

   Несколько весенних дней отделяют нас от Великого дня Победы – праздника светлого и грустного, со слезою  и просветленной улыбкой,  праздника, сотворенного усталыми и израненными  солдатами, вернувшимися к родным очагам после бесконечных четырех военных лет, и теми, кто никогда не увидел победного салюта. О чем думы твои, ветеран, в преддверии праздника?
   - Война далеко, а наши товарищи постоянно уходят на передний край, как в разведку, оставив награды, уходят навсегда. Нас осталось уже шесть человек, неполный стрелковый взвод. Смерть - лейтенант суровый.
   - Ох, ребята, а война-то - она, вроде близко, смотрите, что в Югославии делается, не разгорится ли вновь большой костер?
- Бойко наши демократы в рай к капиталистам захотели, все отдали, что кровушкой своей полили, разоружаться заторопились. Мы-то в свое время тоже с американцами целовались - а что потом: холодная война, ядерное оружие, слабого только дурак не обидит!
   - Ну, не тужите, мужики, власти четыре ветки создали, на улице весна, может и расцветут эти ветки, а осенью и плоды будут.
   - Что-то уж годов восемь цветут, а не плодоносят наши ветки...
   - А это мы с вами виноваты - не тех выбрали, вот скоро осенью новые выборы - вот тогда соловьев-то политических и наслушаешься.
   - Ну, да ладно уж, мужики, хоть послушаем о хорошей жизни и спокойной старости.
   - Да, те, кого мы победили, живут-то, нам и не снилось - и гуманитарную помощь шлют победителям... Стыдно...
   - Нам, мужики, не стыдно, а обидно только, сколько хороших ребят полегло.
   - Ну, будет тужить, вояки, пенсию стали давать вовремя,  да еще рублей 30 накинут. И станем ждать приказа, Бог даст - до 55-летия Победы доживем.
   - Посевную-то не начали в колхозе?
   - Нет, не начали. Не знаю, как в этом году пострадаемся - техника старая, горючее с колес, безденежье.
   - После войны-то трудней было. Вытянули.
   - Не пойму я, мужики, как без войны такую страну, такую державу профукали, это же суметь надо, неужели я всю жизнь не то делал, не за теми шел? Душа болит!
   - Отставить, «гвардия»! Придет время, историки разберутся, кто куда шел, нам с вами поздно уже дороги выбирать - по колено в земле-матушке стоим. Ну, что, в Победу-то встретимся?
     Ручеек беседы плавно переходит на домашние дела, деревенские новости. Не часто встречаются ветераны, и поговорить есть о чем. Зашел разговор и о медицинском работнике в Осташеве, и о рейсовом автобусе.
   - Да, два прошения к властям подписывали: и главе районного самоуправления, и губернатору области, а ты бы в газету от нас, ветеранов осташевских, написал обращение,  ведь мы за Юрия Вячеславовича голосовали. Неужели не поможет пенсионерам в году-то пожилых людей.
   - И все-то мы, мужики, просим. Просим, чтоб закон «О ветеранах» работал, программа «Забота» выполнялась, конституционное право на медицинское обслуживание исполнялось.
   - А для того и власть, чтоб у нее просить, для чего же она больше? И для кого? Для себя?
Я смотрел вслед уходящим, отмеченным войною и жизнью людям, и радости за их старость у меня не было...
Искренне и по-человечески, от всего сердца с праздником Великой Победы вас, старые солдаты России. Низкий вам земной поклон, ветераны Великой Отечественной, доброго вам здоровья, живите долго на земле!

ДЕРЕВЕНЬКА МОЯ...

   Автобус с самодеятельными артистами спешил, натуженно гудя от жары и старости, плутая меж хлебами, пробираясь  к деревне Захаровская (в простонародье Семоська) на праздник деревни.
   Послеполуденное солнце нещадно палило травы и молодые хлеба, сушило реку, которая лениво шумела перекатами, манила прохладой плесов, медленно несла свои воды между разбросанных по берегам деревенек к Ваге.
   Крутой берег реки Кулой еще в IX веке облюбовали охотники Великого Новгорода. Появилось поселение. Занялись землицей. Закипела жизнь. Еще в 1928 году в деревне проживало 118 человек. Сейчас нас ждали лишь 12 постоянных жителей деревни. Пока артисты готовились к выступлению, я отошел на берег реки, ведь именно здесь в детстве мы купались, катались на пароме, бывало, и
дрались без повода. Здесь моя родина, моя деревня Савинская, которая, как и прочие малые деревни, тихо уходит в небытие, в ней уже зимой живут лишь двое из коренных савинцев. Совсем исчезли деревни Подволочье, куда я начинал ходить в начальную школу, Подшалимиха.
Хозяева суетились, рассаживая гостей, дымился самовар на широком
деревенском столе. Вдали рокотала долгожданная в этом году гроза. Полуодетые ребятишки, с коричневым загаром, возились вокруг своих бабушек. Подошли вечно занятые  мужики. Праздничная встреча началась, постепенно зрители «завелись» и активно включились в предлагаемые конкурсы, с  удовольствием отвечая исполнителям аплодисментами. Концертные номера были посвящены каждому жителю деревни, ведущие кратко пробегали по их судьбам. Лились песни, стихи, частушки, играл баян, заливалась хохотунья-гармонь.
   Декорацию праздника подчеркивала надвигавшаяся гроза, раскаты грома, сверкающие молнии.
   Но природа не посмела нарушить редкого в деревне праздника. Ветер, как усердный милиционер, подхватил тучу под бока, и та, уркая и огрызаясь, откатила к горизонту, не пролив ни капли так ожидаемой влаги.
   В завершение концерта выступил с приветствием к жителям деревни глава сельской администрации Могутов Н.А. Разогретые вниманием и добрым словом, хозяева быстро развернули столы,  появился второй самовар. Нас и гостей из соседних деревень пригласили к столу. Мужики сетовали на то, что не могли поймать рыбы и нет ухи, ну да ладно, чем Бог послал. 
   Я с улыбкой отметил, как точно пришлась частушка, спетая сегодня:
   У семовлян нынче праздник,
   Много шанег напекут.
   Их намажут и покажут,
   А поесть-то не дадут.
Да,  свежие,  румяные пироги с грибами, луком, пышные поливахи в один момент исчезли в ребячьих руках, и те, довольные, веселой гурьбой отвалили к реке купаться.
   - Ну, бригадир, давай тост, - оглянувшись, я искал бригадира, зная, что нынче уже нет такой должности, а глаза всех устремились на меня. После армии я был бригадиром в этой бригаде, теперь так поредевшей и постаревшей.
   - Коли так, колхознички, с праздником вас, сегодня гуляет Пречистое день (праздник проходил 25 июня), а завтра на сенокос, пойдем за Темные ряды косить. Счастья вам и спасибо за праздник!
   - А слабо... Рано ли с нарядом придешь?
   - Как обычно, в 5 утра в Сердихе, в 6 в Семоске, в 7 часов всем быть на Савинской с косами и обедом. Несговорова на тракторе повезет.
    Застолье зашумело, лица стариков посветлели, полились воспоминания...
   - А помнишь?...
   - Помню, всех вас помню еще не старыми, сильными и красивыми.
     До отхода автобуса успел поговорить с бывшими животноводами, которые сидели своей группкой на краю стола, и почти со  всеми бывшими полеводами моей бригады. Припомнили первую мою полосу  «сивухи», которую я долбил почти два дня, проходя прокос по два раза, а она, «чертова травка», снова вставала, как птица Феникс из пепла.
   Успели вспомнить и старые песни, которые с удовольствием  подхватили и участники концерта.
   Праздник удался - довольны старики, довольны артисты.
   Оглянувшись в окно автобуса, я увидел, что женщины из-под руки смотрят вслед нам, изредка взмахивая натруженными руками, опираясь на палочки. Будет ли еще такой праздник у вас, дорогие мне люди, и придется ли еще раз встречать нам вместе новую летнюю страду?


КУРОПАТИХА

Весна не спешила вступать в свои права. Снег еще кулигами лежал на полях и краю леса. Утром примораживало, на дальних полях кричали журавли. Одиночки-скворцы, проверив свое жилье, сварливо дразнились на голых ветвях черемухи. В завитерье начала проклевываться зеленая трава. В прозрачном воздухе трепетали жаворонки, разливая окрест свои трели. День-другой, и весеннее тепло окончательно разбудит природу от зимней спячки.
     Я подходил к тихой деревне розовым весенним утром, пользуясь крепким приморозком, чтобы за день успеть протопить печь, прибраться после зимней разлуки и ночевать уже в отчем доме. Рюкзак и сумки прилежно давили на плечи. Возвращение в отчину приятно томило сердце, пощипывали душу воспоминания, легкий трепет теснил ожиданием встречи. Угнетало лишь то, что не встретит меня мягким взглядом мать из северного окна, которая всегда «чуяла сердцем» мой приезд. Лишь подслеповато блеснет солнечный зайчик в нахмуренном и покосившемся прищуре окна покинутого дома.
      Когда-то шумная в пору весны, деревня теперь встретила меня звенящей тишиной безлюдья. Старые березы лохматыми старухами, опустив долу корявые ветки-руки, касаясь выцветших палисадников, стояли молча. Казалось, они наблюдали за мной, боясь, что пройду мимо, не сказав доброго слова.
     Радостный лай собаки вмиг нарушил гнетущую тишину. Навстречу мне катился пестрый клубок куропатихиной Куни. Выделывая замысловатые кренделя, она радостно кружила вокруг моих ног, выражая свой восторг от неожиданной встречи, подпрыгивая, старалась лизнуть мои руки, бросилась вперед, как бы приглашая к дому. К отводку, опираясь на батожок, спешила и сама Куропатиха,
маленькая, сгорбленная годами и хворями старушка-дите, обиженная природой и Богом.
   - Витенька!  Услышал Господь! Все глаза изглядела, тропинку на угор-то натоптала, заглядывая тебя. Посулился к Пасхе Христовой, а сам к Радонице правишься. Все ли здорово-то? Али сам приболел? Али что изделалось? Куня! Загунь, дай-ко мне наглядеться  на гостенька дорогого. Вишь, не менее меня обрадела, чучело.
   - Ну, здравствуй, Юлия Андреевна! Как здоровье, как зиму скоротала-прожила? Не послушалась меня, одна зимовала, а если б заболела?
   - Дал Бог, жива, Витенька. Чего уж мне, видишь, с батогом летаю, жупан на плечи, да и на деревню. Оттаяла старая куропать. А теперь уж не одна, дак еще баще заживем. Ой, тетеря глупая, держу тебя с экой ношей-то. Пойдем-ко чаю пить, чайник горячий, шаньги свежие испечены, побаем. Радоницей-то и крещеных помянем. Отдохнешь, а потом и  за дело примешься. У меня и ночуешь, чтоб от угару не уходиться.
   - Спасибо, Андреевна, на добром слове. А сделаем так: расхомутаюсь я, дом открою, погляжу, что да как, печь затоплю для угрева, а потом и чаевничать станем с гостинцами.
   - А и то ладно, побаем хоть не второпях. Ты уж приходи, не ломайся. Уважь старуху. А ты, финтиклюшка, куда навострилась? Гли-ко, Витенька, Куня-то у меня к тебе в гости наладилась, надоела, видно, хозяйка-то. Дожидаться буду. Слава Богу, вот и  оживает деревенька, а то как на кладбище.
      Управившись дома, присел на лавку к обеденному столу. В печи потрескивали дрова, дом потихоньку оживал, печное тепло выдавило нежилой запах. Оставив уборку на завтра, прихватив гостинцы, отправился гостевать к Куропатихе.
   - Заходи, заходи, Витюшка! 
У накрытого стола суетилась Юлия.
   - Чай готов, воду-то от меня придется носить, пока в своем-то колодце не обновишь. Я всю зиму домой ведро, да на волю  ведра три-четыре вылью, а в водополь и поболе мимо вылью,  дак хорошая у меня вода-то. Ну, давай помянем дедину нашу деревенскую. Царствие всем Небесное. Жили люди, земельку пестовали, а нонь все брошено...  Ох-хо-хо-нюшки, до чего я дожила, думано ли?
     Разломив шаньгу, Юлия истово перекрестилась на иконы.
   - Подаждь, Господи, по грехам нашим. Поставила бы и водочки, да знаю - заругаешь. Наших бы мужиков кто от водки отворотил, может, и побаще жили бы. Пробуй горяченю, не гляди на меня, я уж все  произвела. Спрашивать буду, каково поживаете в городе-то?
   Отчитался за зиму обо всех, кто интересовал Андреевну.
   - Ну, а теперь хвастай, как ты тут жила зиму?
   - Слава Богу, Витенька, сподобил Господь, весны дождалась, не попеняю. Видно, не мой черед, по Осташеву-то уж пятеро убрались в мир иной, а я как стручок, поохаешь, да опять вперед. Бог росту не дал, судьбы бабьей не испытала, а поломить-то досталось. Велика-мала, а робила за большого. Ражово пожила на белом свете, не пообидишься. Коеводни вспомнила добрым словом врача 
верховажского, Рубана-покойничка, отсадил палец на руке, дак тот и не болит. Все бы ладно, дак слова-то молвить не с кем. Я уж и с Куней-то побаю, и с котом. Молчат, слова не скажут. Дни зимой коротенькие, а ночи - те верстами стелются. Когда чего и помалавит, окщусь, свет добуду, все передумаю, когда и песни запою. Смех и грех. Сейчас-то днем умотаюсь, дак как пропасть сплю. Приглашали в богадельню устроить, дак ведь затоскую и усохну, не наживу долго-то. Придет время, дак Бог не оставит - приберет. Я ведь в деревне-то суседихой осталась, вот зиму и храню ее от худа. Чего только на ум не взбредет. Вечор в начисти на угор бродила, посидела на каменце, сенокос вспомнила. Гребли как-то под деревней, отдыхать сели, дак и ребятня вся с народом. Вот они и удумали  с угора пластом кататься. Один-другой скатились, и началось. Угор крутой, сильно раскатывало, а один скатился - всем надо. Я сидела, сидела, да тоже за ними, невелик отросток.
   - Берегись, пузганье, Юлька поехала! До половины угора докатилась нормально, все здорово, а потом меня как развернет, да и почало разворачивать с ног на голову, тут уж, брат,  не до смеха было, так до середины наволока колесом и клубилась. Из памяти вышибло. После бабы уж рассказывали: к кочке приклубило, лежу без движения, не жива, не мертва. Тятенька-то тоже тут был. Сбелел весь - убилась, сотона! Смотрят, зашевелилась, жива... Тут мне от него по первое число и попало: «Ох, ты, куропатка лешова, где ум-то оставила, выдумала, сотона. Дам вот граблевищем!». Все кругом в покатушку, а мне не до смеха,  в глазах плывет, на ноги встать не могу, да и тятенька крутенек покойничек был, горячий... Отошла, грабли в руки и дальше грести. Стали к речке подгребаться, ребятня в речку, а я опять за свое, баб подговариваю - давайте молодух купать. (Был такой обычай в деревне, после первого года молодух купали в воде, а больно вредных садили на живое муравьище в сенокос). На то лето у нас в бригаде-то три молодухи сразу было. Двоих быстро захомутали, и в курган, а Галинку, ту никак не можем поймать, она бабочка была укладная, меня штук шесть надо. Только схватим, она, как налим, вон из рук. Упетались все хуже работы, употели, самим бы в воду. Ну, я и бухнулась ей в ноги, оплела, попала голубица. Так, клубком,  и меня вместе с ней в курган замочили. Место-то глубоконько, моего росточку и не хватает,  заплавала Юля. Платьишко пузырем всплыло,  а боле чего в сенокос носили? Так и предстала перед всей бригадой, в чем мать родила, только хохол чернеет. Мужики, бежите скорей, Юлька фотографирует бесплатно, завтра фотки принесет. Ладно, Галинка пожалела меня, к берегу турнула, ну, а уж там, как ноги дна достали, я и оправилась, кончилось кино. Вроде и трудно жили, а люди веселые были, и не уставали никогда. Те бы годики назад воротить!
   Солнце перевалило за полдень, а нашим разговорам и конца не было видно...


РУСАЛОЧЬЯ ЗАВОДЬ

Утро начала августа вставало с тяжелой, холодной росой, которая жемчугами висела на траве, листьях деревьев. Солнце пробуждалось с ленцой, обещая погожий день. Над выкошенными лугами стоял густой туман. Начали подавать голоса первые птицы, на ближней солоти скрипел коростель. Степановна поднялась в доме раньше всех. Присев на широкую лавку у окна, принялась расчесывать еще густые, белые, как хорошо вылежавший лен, волосы. Шумел чайник. На ближней ферме смолк двигатель дойки. Звуки гимна из старого радиоприемника подкинули меня в  кровати. Вспомнив вчерашний уговор с Васичем, позевывая, я выскочил из горницы:
   - Батюшки мои! Никак сбил баламут старый и тебя на реку.
   - Да. Вчера уговорились с Ивановичем сходить на удачу, а я вот проспал...
   - А я-то гадала, куда старый кошелек на зорьке потянул.
   - Давно ушел?
   - Ушел. Да ты не тужи, роса нонь тяжелая, его тропу как на бумажном листе читать будешь. К Бечишному пошел. Какая нынче рыба? Разговоры одни.
    Холодная вода приятно обожгла лицо, сняла остатки ночи и сна. Отказавшись от завтрака, я бодро пошагал  по росистому следу Васича к реке. Нашел его сидящим на обрубке осины, оставшемся от сплава. Попыхивая сигаретой, он с заинтересованностью поглядывал на поплавки.
   - Ну, здорово, соня! А я, паре, не стерпел, пораньше убрел, не спится старому-то. Утро уж больно добро. Твои-то городские подарки тоже закинул. Пока тихо, а на уху поймаем, чует сердце.
   - Раньше, говорят, уловное место здесь было.
   - Была рыбка, Юрич, была, а теперь мало стало. Обмелела река-кормилица. Лес выпластали, станцию загубили. Преж плотину запрут, вода до Легжи подымалась. Рыбе - рай. Нонь реку нашу и кура перебредет, где рыбе-то держаться?
   - А где русалочья заводь?
   - Вона, выше по реке смотри. Красота. Песком, вишь, все забило. Раньше там мельница стояла. Видишь, в берегах-то остатки елани.
   - А почему русалочья?
   - Как ребенок, право. В мельничном пруду завсегда всякая нечисть водилась, и тебе русалки, и водяной, и затычка, и кикиморы тебе на выбор. Никонорушко, мельник здешний, водил с ними дружбу, гарнцевого-то сбору мало, вишь, ему было, ворожбой кудесил, с лешим знался, то ли сам лешим был, не дай соврать. Да, мельница, парень, всегда загадка и тайна. Осенью, как хлебушек приберут, тут на мельнице самая горячая пора: зерно трут,  шастают, на крупу рушат. На все голоса мельница работающая разговаривает.  Вода в желобах шумит, передачи постукивают, жернова шипят, валы в обжимах чивирикают. Любота. Помольщики круг костра сидят,  байки травят. Никонорушко, аки ангел, припудрен мучной пылью, с крылечка окликает очередников. Кого на засыпь, кого муку из ларей выгребать. Весы-качалки не останавливались: то мешки с хлебом на них, то рассыпная, духмяная мука, мягкая, теплая и пышная.  Пробуют,  хвалят – добра мучка, а на хорошие ручки и хлеб добер будет, сыто зимовать станем. Отрада хлеборобу: не зря пот проливал, не напрасно  земельку пахал, обихаживал, как красну девку - уродило, дал Бог! У Никонорушки глаза хитрые, веселые, хмельные искры сыплются.
   - Поторопись, народ, пока осень и вода на прибыли. Зимой лясы точить будем. Гля! Юрич, клюет, гляди, дергает, будет рыбка, будет!
     Клев кончился так же неожиданно, как и начался. Солнце осветило воду, легкий ветерок поднял рябь. В ведерке плескались два-три окуня-подростка, с дюжину серебристых сорожек, с десяток ершей.
   - Вот и ладно, на уху есть, главное, сватьи пожаловали, без них хорошего навара не будет. Пойду, донки погляжу, может, и там что попало. Стекли за поплавками, может, еще какая стайка подойдет. Нам не лишнее.
     Старик двинулся по течению реки к ближайшей заводи, закуривая на ходу, чему-то про себя улыбаясь.
   - Воду замени в таре-то, да рыбу не упусти, разоришь, не уснула еще.
      Сменив воду, я присел на ствол осины, поглядывая на поплавки, застывшие на тихой воде.
   - Витя! Бежи сюда! В рот малина! Кто-то есть. Бежи, брат, не вытащу. Кто-то попал!
    Старик держал колышек с толстой леской, махал мне рукой.
   - Топляк, наверное, Иванович подцепил.
   - Какой топляк, Витя, держи! Кто-то хрушкой попался, вываживай!
 Вдвоем мы начали выводить рыбу к берегу. Иванович  суетливо бегал по мелководью, что-то бубнил себе под нос. Наконец, показалась голова щуки.
   - Эвон,  голубушка, попалась! Ох! Разбойница, сколько блесен откусила, жаловались мужики-то. Она это, Витенька, она! Захомутали тебя, вредина!
     Щука оказалась не особо большой, но в наших глазах, горевших азартом удачи, это было кое-что.
   - Вот тебе, Фаюшка, и рыбник. А то меня все «чибурек», да «чибурек сушеный» обзывает, чернобровая. Вот тебе и «чибурек», каку красавицу захомутали, сказать кому - не поверят!
   - А ты, Иванович, насчет величины-то не привирай, дак и поверят.
   - Не рыбак ты, паре, Юрич, как тут не приврать, может, последняя удача у меня в жизни-то, и не похвастать?
       Справившись с рыбиной, присели на берегу покурить. Дольше сидеть было бесполезно, клева не было.
   - Ну, теперь всем доволен. Удача. Не зря меня сегодня так на реку тянуло. Удача, паря!
   - Говорят, пугало здесь?
   - Пугало. Поднимешься на угорок-то, в ложке и пугало, блазнило. Теперь-то тишина. Как  вырубили Рокшину-то гриву, вон на том  берегу сосняк мачтовый стоял, старевый, сосны, что свечки... А как срубили гриву, так и малавить перестало. Эхо это играло от гривы-то. А тепереча кувай на взлобке-то поселился, не стало эха-то. Преж крикнешь, оно раза три откликнется, чего только не ответит,
пока дойдет. Ну, а если мельница работает, там все, что хошь, услышишь, и охи-вздохи, и разговор за спиной. Объясни ты мне, мил друг, «чибурек» - это что за фрукта такая, обидеться мне на черноброву, али нет?
   - Чебурек - это рубленная баранина со специями, обжаренная в тесте. Вкусная штука, между прочим.
   А... Я так и знал, худым словом она меня не наградит. И где же она распробовала эти «чибуреки»? Загадка. Много у нас этих загадок время оставило. Пора, паре, к дому дергать, а то без пирогов останемся, и рыбника не видать. По пути доскажу о загадках-то. Мои вицы на куст накинь, никто не обзарится, а фирменные с собой возьмем. Ну, прощевай, матушка, впредь, если бывать, не оставь.
     Поклонившись реке, старик пошагал к деревне.
   - Старики по завету не трогали гриву, запрет был, а новый командир велел вырубить, на овчарню лес надо. Срубили бор свои мужики, баской, как копеечка стоял, добер лесок, ни сучка - ни задоринки, выстоялый, да не впрок вышло. Не зря говорено  - не трогать. И году-то овечек не продержали, сгорел двор в одночасье.
     Синие камни тоже  вот загадка. Три их у нас. Один на том берегу меж осинниками лежит. Есть там березка заветная. Поглядишь от нее на камень, будто огромная уснувшая черепаха лежит. Второй у Подшалимихи, Кий, тот в землю ушел нынь, а я в молодости на нем в карты с ребятами игрывал, высокий еще был, по преданиям, в начале века-то будет расти сызновь, может, ты и увидишь. Я-то уж не увижу, сказано - человеку видеть его во всю красу раз в жизни доведется, вырастает-то раз в сто лет. Ну, а третий - у Петрушиных в хуторе, тоже сейчас лесом зарос. Петрушиным камнем и зовут. Древние-то люди, вроде, молились у них, камней этих.
   Много старины-то наши деды  помнили, а мы и разъяснить не можем. Вона, объясни-ко ты мне, пошто так речки наши названы: Легжа, Карбова, Андова, Корежа, Рандова или Мягжева, кондовые названия, из века. А поля наши возьмем, у стариков каждый клочок земли свое назание имел: Челма, Пиньеватка, Тарыгино, Пенично, Стругна, Точихи, Швакоська - пошто так? А прозвища родовые какие были: Белушковы, Стрюничны, Мазилята, Марихичевы, Корсушата, Арсуга, Пуличи, Вакичи, или мое - Васич, аль бо твое родовое - Дедины. Откуда что? Кем дадено? То-то и оно... Все скоро забудем. Перемрут старики, и все в лету канет. Без корней-то жить нельзя. Не след старое забывать, то история наша. А у нас нонь и живых  стариков  забывают целыми деревнями. Зимой и дороги не
прогребают, а мы еще пока живы. Обрадовались, к капитализму потянулись, деньги считают. Нерентабельные мы нынче, Юрич, виноваты во  всем. Что революция была, что коммунизм строили, что войну выиграли... Не могут понять того, что если б не мы, чего воровать-то стали бы. Бывали смуты на Руси-матушке и пострашней, и эту перетопчем...


«ПОМИНАЛЬНАЯ  МОЛИТВА»


Акимовна встала рано. Посмотрела на ходики. За окнами рассвет еще только очертил край неба розовой полоской зари. Убывающий серп луны золотистой серьгой висел на закате. Весна сейгод выдалась ранней, в колхозе заканчивали сев яровых. Накинув старую кофтенку, пошла к скотине. Овцы уже ночевали во дворе, а днем бродили по огороду, щипали молодую траву. Давать овцам было нечего, сено кончилось еще в апреле. Кое-как дотянула свою скотину листом, да весной по насту сходила с чунками по остожьям, приволокла ноши две овершья от копен, так и пробилась до травы. Овцы встретили хозяйку дружным блеянием.
   - Погодите, ужо выпущу. Серуха, ты чего невеселая, а? Вишь, как тебя издергали детоньки-то. О вас, о вас, кудряши, говорю-то. Выплясывают они. Ужо дам снопик листу, потеребите пока, до питья. Не торопите меня сегодня.
    Корову Акимовна нарушила года четыре, как ушибла осенью руку, упав на шипяки со стога, стожар подвел, сломался. Ладно, не на голову встала, а то бы до смерти зашиблась. Рука и сейчас плохо двигалась и свербила к погоде. В избе затопила печь, поставила чугуны с пойлом для овец. Сняла с печи пирожную кринку с опарой, перекрестила: Господи, благослови. Слава Богу, ходит добро. Удача будет. Замесила тесто, прикрыла скатеркой, оставила подходить. Наладив питье овцам, заглянула в печь, на стене зашипел черный круг радио, полились звуки гимна. Сходив  к овцам, Акимовна подмазала противни и начала катать хлеб. Загнула рыбник из моченой трески, раскатала податливое тесто на поливахи и ягодники с брусникой, украсив их решетками из теста, прикрыла пироги скатеркой - тронуться. Сбила в печи угольки к загнету, подмела под, закрыла печь заслонкой. Пироги подходили быстро, поднялись и выровнялись. Посадив противни в печь, бросила в загнетку щепоть соли:
   - Пекись с Богом! 
     Присела на лавку, край стола, задумалась.
Сегодня для нее был особенный день. Более двадцати лет в День Победы поминает она своих мужчин, ушедших воевать и оставшихся там навечно солдатами. Несколько треугольников солдатских писем с приветами, да три желтые казенные бумажки: ...защищая Родину... Не умея читать, она знала все это наизусть. Все трое обещали вернуться. Не пришел никто... и никогда...
     Мужа Михаила и старшенького Бориса она проводила в один день в июле 1941 года, они и погибли один за другим в 1943 году. Муж сорока пяти лет, рядовой, убит под Ленинградом, сын через два месяца умер от ран в армейском госпитале полка, оба покоятся в братских могилах, с чьими-то мужьями и сыновьями таких же русских баб, как и она. Младшенький, Александр, ушел на фронт в 1943 году. Сначала на оборонные гоняли, потом окончил курсы трактористов, думала, бронь дадут. Нет, на трактора баб да девок посадили, а его на фронт. Сказал, пойду отцу с братом помогать, быстрей закончим.
     Одно письмо и послал, на танкиста учили. В ноябре 1944 года и на него пришла бумага - сгорел на поле боя, двадцати двух лет от роду.
   Кровинушки вы мои, не уберегла, не отмолила...
   Вместе с ними умерла ее любовь, надежда и ее бабье счастье. А как бы ей хотелось туда, к ним, оросить своей слезой их могилы, обнять те скорбные холмы и поцеловать землю, что приняла их и упокоила. Доля ты вдовья: не утешишь, не дойдешь, не увидишь. Хоть бы приснились когда, поговорили, слезы вдовьи осушили. Сподоби, Господи, на том свете встретиться.
    Смахнув слезы передником, встала, посмотрела в печи пироги.
   - Слава Богу, удача, зарумянились и поднялись добро.
    Вынув хлеб, аккуратно отерла его водой, накрыла скатертью отдыхать. Достала из полушкафья бутылку, налила в три стопки. Отрезала свежего хлеба и накрыла их ломтями поливахи.
   - Вот, ребятушки, и поминки ваши. С Победой вас, воители земли русской, родящей и дающей жизнь всему сущему. Одна я у вас сухой былинкой в поле осталася, ботаюсь неприкаянной, для чего живу, не знаю.
    Акимовна посмотрела на божницу, с которой взирал на нее Спас Нерукотворный. Глубоким, поясным поклоном и крестным знамением трижды поликовала иконе, затеплила лампаду, опустилась на колени:
   - Услыши мя, Господи!
Господи, прости меня, грешную. Молю Тебя, Господи, помяни во Царствии Твоем православных воинов, во брани убиенных, и прими их в Небесный чертог Твой, яко мучеников изъявленных, обагренных своею кровию, яко пострадавших за Святую Церковь твою и за Отечество, еже благослови еси, яко достояние Свое...
   ...Прими  с миром души рабов Твоих: Михаила,  Бориса, Александра, воинствовавших за благоденствие наше, за мир и покой наш, и подаждь им вечное упокоение, яко спасавшим гради и веси и оградившими собой Отечество и помилуй павших во брани православных воинов Твоим милосердием, прости им все прегрешения, в жизни сей содеянныя, словом, делом, ведением и неведением.
   ...Услыши молитвенные воздыхания отцов и матерей, лишившихся чад своих; услыши благоутробие, Господи, неутешных вдовиц, лишившихся супругов своих; братий и сестер, плачущих о своих присных, и помяни мужей, убиенных в крепости сил и во цвете лет, старцев в силе духа и мужества, воззри на сердечныя скорби наша...
   ...Ты отъял еси от нас присных наших, чад наших разлюбезных, услыши молитву мою и прими милостиво отшедших к Тебе приснопоминаемых нами рабов Твоих: Михаила, Бориса и Александра, и многия воинов, положивших живот свой за Веру и Отечество на полях сражений; прими их в сонмы избранных Твоих, яко послуживших Тебе верою и правдою, и упокой их во Царствии Твоем, яко мучеников, отшедших к Тебе израненными, изъявленными и в страшных мучениях предававшими дух свой; всем во Святой Твой Град всех приснопоминаемых нами рабов Твоих: Михаила, Бориса, Александра, яко воинов доблестных, мужественно подвизавшихся в страшных приснопамятных нам бранех; облецы их тело в виссон светел и чист, яко зде убеливших ризы своя в крови своей и венцев мученических сподоби, сотвори их купно участниками в торжестве и славе победителей, водвори их в сонме славных страстотерпцев и добропобедных мучеников, праведных и всех святых Твоих. Аминь...
     Отвесив три земных поклона, Акимовна поднялась и отступила  к столу, перекрестила его, отломила кусочек от накрывавшего стопку ломтя и вкусила поминального пирога:
   - Спаси и  сохрани, Господи! Не ропщу я, стенаю! Слезящимся взором устремилась на портреты родных ей людей:
      Смотрю на тебя, отец, не стареешь ты, а я вот скукожилась, изморщинилась вся, и коса вся белая стала. И вы, детоньки, сколь лет прошло, а все вьюноши. Как сейчас вижу: Борис  все наказывал гармошку не продавать, чуло сердце-то, что трудное житье настанет, вернусь, мол, сам поиграю. Стоит тальяночка-то в переду, как и я, усохла, и голосу ее уж никто не услышит. Заместо невесты, не завел
зазнобушки-то. Олександрушко, тот все здоровье велел беречь, мол, скоро придем, дак полегче будет, заживем.  А и не пришлось с детоньками пожить, внуков понянчить. На оборонные-то два раза гоняли, откормлю, отмою - и опять заберут. Потом на курсы трактористов послали, а через месяц и на фронт ушел. Хоть бы один из вас пожалел меня - вернулся, израненный ли, без ног ли, а живой, все бы для вас отдала. Каково мне одной-то, Миша?
     Крупные слезинки бежали по ее морщинистому лицу. На мосту послышались шаги. Утерев лицо фартуком, Акимовна повернулась к двери. Вошел бригадир.
   - Здорово ночевала!
   - Здравствуй-ко, Василий Николаевич, проходи да садись. Весь околоток, поди, оббежал?
   - Нарядил, Акимовна, всех. Да вот до тебя дело есть.
   - Помяни-ко, Василий, моих мужиков, ихний день сегодня. Потом о деле скажешь.
     Она  поставила на стол стопку, налила, разрезала рыбник и  подвинула бригадиру.
   - Святое дело. Царство небесное Михаилу, Борису да Александру. Земля пухом. Сколь годов прошло, а не отпускает. С делом я к тебе. Кончаем сегодня яровые сеять, надо бы помочь овса позатаривать, некому больше.
   - Слава Богу! Пострадались... Схожу, как не помочь в добром деле. А с кем?
   - Дак с кем, Платоновна да ты на прорывах-то у меня.
   - Дак, Василий, нам ведь не сбардовать на весах-то?
   - А и не надо, ваше дело затарить да завязать, возчики перевешают.
   - Ну и ладно, схожу. Печь скутаю - и готова.
   - Скажется  Платоновна-то. Пойду я.
Прикрыв печь, Акимовна вышла во двор, проводила овец в огород.      
      Солнце приятно грело запаренную землю. Легкий ветерок играл седой прядью волос. Над крышей дома в голубизне весеннего  неба кубарились три голубя-сизаря, радуясь  весне, теплу и тишине...


«КОСТЫЛЕК - НАВЕРТЫШЕК»


   Июльский вечер тихо опускался  на деревню.  Солнце розовой шаньгой клонилось к горизонту, готовясь нырнуть за кромку, леса. Широкая лента вечерней зари опоясала край неба. День угасал. Летняя ночь, как юная кокетка, опаздывала и все заставляла себя ждать. В чернедях завел свою песню дергач, бесшумно носились над землей ласточки. Отяжелевшие шмели искали, где бы провести ночь, басовито гудели в межевых травостоях. В воздухе незримо витал запах свежего молока, аромат увядающих скошенных трав. Доярки мыли посуду после вечерней дойки, собирались домой. К избушке подъехала на старой кобыле Зорьке ночная молоковозка, в народе - Еня-Костылек. В молодости на лесозаготовке повредившая ногу и на всю жизнь оставшаяся хромой. Замуж Евгения не выходила из-за своего увечья, с годами перестала обращать на него внимание и в колхозе числилась в «ломовых», а на собраниях была первой крикуньей за справедливость и порядок. Доставалось от нее всем: и председателю, и бригадиру, и мужикам, и бабам.
Районное начальство не пыталось остановить ее жарких речей, боясь попасть в проработку, ее характеристики удивительно метко попадали в цель. И если в этом году у кого-то не находилось грехов, шли в ход прошлогодние. Не дай Бог кому-либо встать на защиту того, кого прорабатывала Еня. Она моментально переносила свою критику на него, и тут доставалось обоим. Бабы за глаза судачили: «Замужем не была и без мужика не живала». Еня докормила стариков-родителей, подняла и отправила в город дочку и теперь работала не за деньги, а за интерес, как сама любила говорить окружающим: придет, мол, время, и я наотдыхаюсь.
   - Всех подоили-то, бабоньки?
   - Всех, Енюшка, всех, домой собираемся. Давай бидоны-то поможем поставить.
   - Много сегодня надергали?
   - А третий маленько не полный.
   - Нашли вчерашних-то гулен?
   - Нашли. Сегодня все дома. До Пяржуги непутевок сносило, там и
обночевались.
     За разговорами поставили бидоны на телегу.
   - Ну, Зорька, трогай. Опять мы с тобой сегодня последние прикатим на завод-то. Райка! Открой отвод, я вырулю. Но, милая!
     Вздохнув с плеча, лошадь тронулась. Туча комаров двинулась следом. Стук тележных колес угасал в мягкой дорожной пыли. Теплый бок бидона, запах свежего клевера, мерное покачивание телеги располагали к дремоте. Досаждали комары. Зорька по старой привычке уверенно  вышагивала от отвода к отводу, давно знакомой дорогой между наливавшимися силой колхозными хлебами. Еня в очередной раз сошла с телеги, открыла отвод:
   - Шагай, Зоря, шагай!
     Лошадь натянула гужи, качнулась из стороны в сторону и пошагала вперед.
   - На подхвате-то низко, вытянулся, зараза, никто не мазнет дегтем-то, говори - не говори, и в голову не берут, раньше хоть страму-то боялись, а теперь хоть кол на голове теши, работнички. Тпру!
    Подтянув подтяг, Еня устроилась поудобнее у теплых бидонов,  понукнула лошадь:
   - Поступистее давай, Зорька, до утра проплывем, закроют вот завод-от, куды мы с молоком-то.
     Поняв свою задачу, Зорька зашагала бодрее. Возница, расслабившись, клевала носом, голова ее безвольно моталась  из стороны в сторону. Деревни мирно дремали окрест, над рекой поднимался молочный туман. Постукивая на камешнике ободами, телега катила вперед. Балетным шагом Зорька спустилась под гору к маслозаводу.
   - Вот и добрались. Гли-ко, милая, и  ворошиловцы уж тут, опять мы с тобой последние.
   - Ой, явилось во плоти! Чальте побыстрей! Окисли, поди, вместе с молоком.
Составив молоко и отогнав  лошадь к коновязи, Еня подала ей охапку травы из телеги:
   - Ешь вот, пахтанья принесу ужо  попить-то, кончают сбойку дак. Подавай, Анютка, ушатики.
   - Погоди, пробы возьму. Вот, можешь опрастывать.
    Разлив молоко по ушатикам для пастеризации, заглянула в цех. Куб,  где подогревали молоко, пылал жаром, две работницы крутили сепаратор,  за переборкой хлюпала маслобойка. Поставив ушатик в гнездо куба, Еня оглянулась, кого бы взять в помощники. В дверях показалась казеиновар Олья.
   - Сколь бидонов обраты-то будешь брать?
   - Бидона два надо. Ушатики-то у меня еще не все поставлены, помогла бы.
   - Давай окидаем.
    Сепаратор мерно гудел, тонкая струйка сливок исчезала в бидоне, бойкая пенистая струя горячего обрата бежала в ванну. Работницы, с капельками пота на лице, мерно и старательно налегали на отшлифованную ручку сепаратора. У сбойки суетились девчонки-практикантки, раскладывая в деревянные ящики из клепки податливый желтый ком масла, утрамбовывая его деревянной толкушкой. Еня почерпнула ведро пахты из-под барабана маслобойки и снесла его лошади.
   - Пей, Зоря. Домой скоро покатим.
   - Чего долго сегодня? - окликнула Еню Лизавета, молоковоз с Ворошилова, усаживаясь на телегу.
   - Дак чего? Доят-то поздно,  пока доенок соберут, пастуха у баб-то нет, да и оводу сейгод.
   - Чего хорошего, а оводу дал  Бог. Но, милая! Счастливо оставаться.
   - Поезжай с Богом, а мы со Христом. Пей, Зоря, пей!
   - Евгения! Чего затаилась? Иди-ко, покрути сепаратор. Твое молоко пошло, все упарились, как лошади купаны.
   - А поменьше масла-то надо жрать, Лидушка, дак и не вспотеешь. Иду ужо.
   - Смотреть неохота на это масло, покрутись-ко в экой жаре-то.
   - Да я в шутку. Обрата-то не перебежала?
   - В казеинку опустили, два бидона тебе налито.
За полночь закончили сепарирование молока. Работницы принялись за мытье сепаратора и посуды. Евгения подогнала лошадь, поставила бидоны на телегу, собралась в обратный путь:
   - Ну, девки, кто со мной, бесплатно прокачу.
   - Рады бы, Енюшка, да работы еще много.
Бидоны с горячим обратом, как печка, грели натруженную спину, лошадь бойко, чуя близкий отдых, отмеривала обратную дорогу.  Предутренняя дрема окутала возницу своей паутиной, усталое тело не сопротивлялось этому натиску, отдыхало. Зорька подошла к очередному отводу и, пристроившись на три ноги, тоже задремала. Внезапно проснувшись,  Еня непонимающим взглядом осмотрелась кругом, не поняв ситуации, слезла с телеги:
   - Зоря... да ты... да как! Да Матерь Божия! Да как тебя, сотону, угораздило-то! Как ты в отвод-то попала! Костылек-навертышек! Ну, я тебе... 
        За рекой послышались громкий смех и разговоры.
   - Нечиста сила!  Враги окаянные, враги!!! Милушки мои, чего изделали! Ох, работница, белый свет проспала. Кому рассказать, не поверят.  Вот, сотонята, в отвод впрягли. Это опять Тюриных ребят проделки, попадитесь вы мне, осенцы окаянные. Женить врагов надо, недосуг галиться-то над старухой будет. А ты-то. Зоря? Хоть бы сказалась, сулема - не лошадь!
    Зоря смотрела на хозяйку  бархатным цыганским  взглядом, прядая от удовольствия ушами, покачивала вверх-вниз тяжелой головой.
   - Довольна! Вот отстегаю поводом-то! Давай, разбойница, распрягаться.
Освободившись от отвода, запряглись вновь.
   - В армию на осень, дак не зашалиют, - ворчала про себя Еня, усаживаясь в телегу.
   Лошадь, чуя скорый отдых, споро зашагала по настилу плотов. Дорога пошла клеверным полем. Зоря на ходу прихватывала пучки цветущего клевера. Туман со стороны реки окутывал поле плотным белым облаком. Чувствуя, что возница вновь задремала, Зоря свернула в поле, выбирая соцветия ароматного клевера.
      Ене снился сон - молодой и сильный тракторист Васька крепко обнимал ее девичьи округлые плечи, искал ее горячие губы... Тележное колесо попало в борозду, телега наклонилась, бидоны брякнули и съехали в одну сторону. От толчка и грохота Еня проснулась.
   - Царица небесная! Матерь Божия! Свят! Свят! Свят! Где это я, грешная... Боже праведный - в океане...
    Густые серые волны окружали ее со всех сторон и уплывали вдаль, навстречу оранжевой  заре.
   - Сподобил Господь... Снял с муки... Грехи мои тяжкие... Ответ давать надо!
     Она широко перекрестилась и наклонила голову в поклоне.
   - Да пошто я в телеге-то, и бидоны тут...
Первые лучи солнца озолотили окрестности, окрасив туман в сиреневый цвет, заиграли капельки росы на траве. Порыв ветра погнал туман к реке, показалась спина лошади, стена высокого клевера.
   - Батюшки-светы, жива Евгения. Костылек-навертышек! В Гладком поле плавает. Вон и деревня на угоре. Зорька! Выходи на дорогу, а то сейчас бригадир побежит с нарядом, дак получим мы с тобой, голубушка, по первое число. Поди, докажи, что к Богу собрались. Рановато, видно, собрались. Потопчемся, даст Бог, еще на этом свете.  К хорошей погоде Ваську-то видела, гребь будет...


БУБИ-КОЗЫРИ

Весной нынче запахло рано. Длинные сосульки указывали на раннюю, но долгую весну. Солнечные деньки прорывали мартовскую сумять, часто радовали ближние чапыжники лаской весеннего тепла, голубизной небес. Фиолетовая дымка яркими мазками ложилась на окружавшие деревню молодые леса, высветила невестин наряд молодых березок. Зелеными куртинами расцвели хвойники послеполья. Глаз радовался свежим  краскам близкой весны. Красногрудые  снегири, украсив куст калины  последним визитом, лакомились уцелевшими ягодами. Кубарились под крышей воробьи, радуясь теплу. Озабоченно, по-деловому перекликаясь между
собой, шныряли в кроне березы синицы. Длинной барабанной дробью дал о себе знать одуревший от прилива любви дятел. Весна... Занесенная февральскими метелями деревня постепенно стала проявляться на белых снегах окрестностей. Отмеченный вешками путик чуть приподнялся из глубины снежного покрова. Дорожка вела лишь к одному из пяти старинной постройки домов. Накатанная лыжня убегала меж полями к соседней деревне.
     Суббота. Валетко закончил домашние хлопоты и по обозначенной вешками узкой тропинке направился на берег реки к бане, сиротливо стоящей в одиночестве над уснувшей подо льдом рекой. За ним старческим собачьим шагом потянул пес Тузик, который по стечению обстоятельств (хозяйка его на зиму уехала к детям в город) зимовал и кормился у Валетка.
   - Вот, Тузко, перетоптали и мы с тобой зимушку. Если с вешней водой  не уйдем, еще год наш будет. Понимаешь? Ничего ты не понимаешь... Нюрка твоя скоро прикатит. Рассаду садить. Засисек тебе навезет.
   Собака завиляла хвостом.
   - Вот, старый кобель, засиськи понимаешь, завертел хвостом-то. Веселей будет. А там и Клавдиха с Палашкой ближе к распуте-то прибудут, заживем, как люди. Ты своим хозяйством, и мне около баб-то сноровнее. Такие новости в  нашем околотке на сегодня. Присядем, ужо. Дух захватывает.
       Присев на старую беседку, любовно  расчищенную накануне, Валентин из-под руки осмотрелся  окрест. Весенние  Опарины опятнали речное покрывало, заречные леса  куделились, обласканные солнцем, пестерики легких облаков нежились в бездонной голубизне неба.
   - Любо, Тузко! Ох, любо... Скоро все зашумит, отогреется под солнышком-то. Все взыграет. А у нас с тобой никакого шевеления. Старость, брат. Не пошалиешь, ушло наше-то. Бита карта...
         Вторую зиму Валентин оставался на зиму в деревне один. Овдовев, еще больше прикипел к старому дому, своей деревне, которая, усохнув, состарилась вместе с ним.  Болью в сердце отзывалась неухоженность и запущенность полей, неприбранных покосов, безлюдье и отсутствие детского крика, запахов домашней скотины. Деревня, как немощная старуха, просыпалась по утрам не от петушиного крика или мычания коров, а от бредовой тишины, покинутости и ненужности на этом свете. От богатства это или от бедности, Валентин не мог понять. От глупости, скорей всего, решил он, кормилицу и защитницу земли русской, деревню, бросили
умирать средь безлюдья и запущенности. Хозяева сраные! Ужо, спохватитесь, да поздно будет. Мертвого не воротишь, не  оживишь и не умолишь. 
   Сильно осерчал Валетко. 
   Звали вон сыновья-то - приезжай, живи, не обидим. Не по сердцу ему эти переезды, не дачник он, мотаться туда-сюда. Хозяин пока. Пусть и двадцать соток земли ухожены в его огороде, а жива деревня, назло всем жива. И пока он, Валетко, дышит, кость вам в глотку, не умрет и деревня. Бабы вот приедут, внуков привезут налето - и оживем.  Назло всем заказал своякам на лето цыплят выводить, чтоб хоть один петух в деревне был. Ванятка, малый внучек у дочери, блажит все: «Вырасту, к тебе, дедо, жить приеду». Как знать, может, и приедет, если будет к кому.
   - Тузко! Нельзя нам с тобой стареть. На кою деревню оставим? Слышь? Веселей мели хвостом-то. Расклад такой получается: Валет с Тузом не в козырях ноне, а чего дале будет, поглядеть надо. А?.. Давай, брат, баню суряжать. Ох ты, голик испаханный, понимает. Пойдем прорубь обиходить. Воды навозим. Каменка у нас вечор протоплена, угару не будет. Водичкой речной окат имея, березовый веник о костьё исхрястаем, ну, а завтра будем Нюрке дом натапливать. Рад! Засисек дожидаешься? Дай срок, все будет.
      Через час каменка в бане цвела розовыми рубинами каленых камней, бурлил в углу ушат горячей воды, в предбаннике белым комом светилось корыто свежего снега. На полке в шайке млел запаренный березовый веник. Запахло травой и зноем лета. Валетко
бойко спускался к бане с охапкой чистого белья. За хозяином деревни, поглядывая по сторонам, чинно вышагивал  Тузик.  Спустя час таким же макаром они проследовали к деревне. Блаженствуя за самоваром, Валентин не со зла выговаривал собаке:
   - Говорю, что дура Нюрка твоя. Осенью-то клин подбивал я к ней, мол, сойдемся, вместях и перезимуем. А она завыделывалась - годы-то уж, Валентин, не те, и ребятам посулилась... Неловко будет. Чего крещеные-то скажут? Крещеных-то у нас Клаша с Палашей, и те по краю могилы ходят, суда Божьего сами ждут. Так-то вот, Тузко, дура, говорю тебе, и не спорь. В последнем письме пишет, что у ребят согласия спросила, не перечат, мол. Бери хозяйство под свою руку, приеду, дак и решим все. Ей, как и мне, не по душе город-от. Да и то, всю жизнь в деревне, хозяйка в доме, а там гостья. Гостям, Тузко, два раза рады - когда приедут, да когда обратно собираются.
      Свернувшись калачом, Тузик внимательно слушал Валетка. Его заботило другое: оставит ли его хозяин в доме на ночь или придется ночевать в холодной конуре. По его прикидкам выходило, что ночевать оставят в доме, и это его вполне устраивало.


ИНТЕРВЬЮ СО  СТАРОСТЬЮ

Январь. Начало году, середина зиме. Светлые, лунные ночи дымятся от стужи. Зелеными изумрудами мигают яркие звезды. Минули самые короткие и темные дни да долгие ночи. Преддверие Рождества - Сочельник, строгий пост. Ждет деревня первую звезду на небе, чтобы разговеться, сесть за праздничный стол. Рождество Христово, матерь всех праздников! Святочный разгул, вплоть до Богоявления, а там окупнется народ в «иордани», смоет грехи и затихнет до Масленицы, чтоб снова пуститься в загул. Крестьянский быт и в праздники требовали заботы. «Гуляй, гуляй, да дело знай», - гласит пословица. Месяцесловы и святцы отмечают:
   8 января (н.с.) - Иосиф Обручальник, бабьи каши. Пора свадебная.
   9 января - нанимали пастухов.
   10 января - Агафья сажу метет. Чистили дымоходы.
   11 января - Страстной вечер.
   12 января - Маланьины именины. Порезуха. Резали поросят (в советские годы это делали к Октябрьским праздникам, дань времени).  Бытовала присказка: «Черева не верёва. Кишки на батожки». Или «Кишка - Маланья», да «Анисья - Желудочница».
   13 января - Кануны. Небо звездисто - лето ягодисто.
   14 января -  Щедрый вечер - что есть в печи,  все на стол мечи! Васильевы вечера, начало гаданий.
   15 января - куриный праздник. Чистили курятники, ждали первое яичко.
   16 января - На Гордия хлевы обходили, приплод ждали.
   17 января - Собор 70-ти апостолов, изгоняли из деревни чертей.
   Слушали пчел.
   Как у нас дело бывало, попытаем старину.
Акимовна, по случаю праздника принаряженная, сидела у широкого семейного стола, покрытого нарядной скатертью, вязала шерстяной носок: 
   - Дак ведь чего рассказать тебе, далекое-то? Старики баяли, что наряжухами-то в дом души умерших с того света приходят в чужом обличье навестить живых. Посмотреть, каково живут. Отсюда и доброе отношение к ним было. В каждом доме ждали ряженых, щедро их одаривали. Подать чужаку, нищему, наряжухе - помянуть душу ушедшего, сделать ему приятное. Наряжухи всегда прятали лицо, накрывались платком или одевали берестяные маски. Нельзя было назвать себя, показываться или называть свое имя. Не разрешалось открывать наряжух-то. Они ходили молча или непонятно мычали, или выли по-собачьи, топались да кланялись. Считалось, что если наряжуху узнали, то ее душа могла остаться на том свете навсегда. Ослушников-то, кто открывал наряжух, били смертным боем. Подавали щедро: сочни, хворосты, блины стопами, хлеб свежий, соломатники, колачи, пряники покупные. И сейчас молодежь-то наставляем, что первый день наряжухи не пляшут, а только поминки собирают. Сейчас считается полезным для здоровья в Крещенье в «иордане» окупнуться, а преж, чтоб душу умершего смыть и по воде на тот свет отправить, тоже и умыться освященной-то водичкой.
     А с Собора (8 января), там  наряжухи да шилыгана тешились, как хотели. С «Собору без разбору», - опреж баяли, все дозволялось. Мужики, бабы - все, кому не лень, даже с гармошками плясали, хозяев  сажей мазали, куролесили. Дети колядовать ходили, хозяев славили, звезду из дома в дом носили. Это уж по-православному. Молодяжка, та все ночи шкодила: ворота запирали, дрова раскатят, дровни на крышу затащат, снегу на крыльце наморозят. Доставалось и тем, кто
досадил за лето-то: стукались или дым возьмут загородят. Как стукались? Картошину на нитке  к раме привяжут, а сами из-за угла длинной ниткой и дергают. Хозяин выбежит - нет никого, в избу зайдет - опять стукаются. До ружья дело доходило...
      Ночью на крышу заберутся, в трубу на нитке перышко куриное опустят, дым-то утром на волю и не пойдет, весь в дом. Хозяин на крышу лезть, а и лестница унесена. Насолил не добром - носи дым пестерем. Вот так учили соседей-то добром жить, не пообидишься - святки! 
     Ребята, те порой и покойника по домам носили. На доске, простыней закрыт. За ним причитают идут. Покойник то голову приподымет, то руками помашет, а то и ноги в валенках с одра спускать начнет, все поминок просит. Как?.. Вместо головы-то кочан капусты приспособят, и идущий впереди процессии-то руками приподымет его, то руки из-под простыни начнет  выпрятывать. Ногами-то в валенках задний руководил, дильно выходило. Не знаешь, дак и страшновато бывало. Ну, а у кого малы ребята, к тем не просились, пустят, дак ладно, а не пустят, дак второе ладно, дальше идут.
     Помню, мне уж за тридцать годков было, трое ребят, а бес в ребро  тычет. Сидим с бабами, вечеруем, в праздник какая работа, лясы точим. Уговаривала баб-то: пойдем наряжухами, сбегаем - ни в какую. Прихожу домой, не терпится, пойду одна, свекровка-покоенка не любо смотрит. Уговорила, мол, бабы ждут. Одела мужние галифе, шапку военную, ремень с бляхой на белый полушубок. Сажей маленько попудрила лицо, чтоб бритость показать - вылитой начальник! У старшего парня портфель взяла, газет напихала, чтоб потолще был, его тетрадку по русскому языку - и вперед. В перед зашла, пачку папирос у мужа из загашника выловила, спички. К кому идти? Давай к кумушке Марье, всяко дома сидят.
Подхожу, в окне свет. Дома. Захожу, здороваюсь.
   - Дом таких-то? Хозяин дома?
   - Дома, едрит-тать, я самый и есть.
   - Финагент из района, Загуляин Иван Власьевич. Собираю недоимку за прошлый год по данным сельсовета.
   - А у меня, товарищ Власовец, едрит-тать, все заплачено,
   - У меня другие сведения, дорогой товарищ.
Достаю из портфеля тетрадку. Хозяин лампу подкрутил, вижу, волнуется.
   - Мария, едрит-тать, неси из сундука фитанции сельсоветские. 
У меня, едрит-тать, все приложено, как сельсовет настал, все имеется. Не бывало экого греха, едрит-тать. Может, чаю попьете, едрит-тать, а то и поужинать, скорой рукой соберем, работа-то у вас ответственная, вон до какой поры затягивает.
   - Вот, нашел: мясо сдано...
   - Две старицы, едрит-тать, свез!
   - Молоко, тоже выносили...
   - Выносили, выносили. Несумлевайтесь, товарищ Власовец...
   - А что с яйцами?
   - С яйцами-то, едрит-тать, канитель была. Все лето, едрит-тать, хранил. Хорошие у меня яйца-то, едрит-тать, хрушкие. Тряхнулся сдавать-то - протухли, дохранил едрит-тать, чтобы девкам стравить в сенокос, едрит-тать. Пришлось у соседа занимать, у него, едрит-тать, хоть и махонькие, а свежие. Эстоль ребят-то настрогал, дак не дают протухнуть-то, едрит-тать.
   - Шерсть, вижу, тоже всю сдали...
   - Сдал, как не сдал, едрит-тать. Все гнездо в зиму-то голяком пустил. Поневоле, едрит-тать, сдашь, прижмут дак...
   - А вот дальше за ошорок придется вас брать...
   - Чем, паре, виноват, едрит-тать?
   - Овечек-то в зиму сколько пустил?
   - Едрит-тать, дак три, паре...
   - А показал: две матки...
   - Дак, едрит-тать, это, паре, хозяйка проглядела, ярка суягна оказалась. Жаль резать-то. Мария! Собирай на стол, да принеси там под сюргучом-то...
     Кумушка, как лампу привернули, узнала меня, да решила посмотреть, что дальше будет, а тут уж и не утерпела, во всю голову захохотала.
   - Что ты, отец, ведь это Кланька!
   - Едрит-тать, Клавдея! Ну, ты, паре, девка, даешь! Меня чуть Кондратий не хватил. До поту, едрит-тать, довела. Финагент! Не узнал, едрит-тать!
   Да... Молодость. Раньше-то ведь не эка кикимора была...
Воспоминания далекой молодости всколыхнули Акимовну. Во  взгляде выцветших глаз блеснули искры былого задора.
   - Гадали... Как не гадали. Васильевы-то вечера начнутся (14 января), и до Навечерия Богоявления (18 января) гадали. Да по-всякому... Пока малые были, дак гребешок на повети в угол втыкали, чтоб узнать, какого цвета волосы у суженого будут. Одиножды старший братик мне и учудил: уследил, где я гребешок¬-то положу, и вычесал гриву нашему мерину. Слез-то утром было... За старого да седого замуж-то кому охота? В полуночь-то на Кресты бегали, слушать, в какой стороне колокольцы зазвенят, оттуль и сваты будут. А в праздник мало ли гостей ездит, всего наслушаемся, хвастаем друг дружке, а не услышим, дак приврем... А то соберемся у кого, давай на петуха гадать. Принесем в избу, хлебушка накрошим, воды поставим, соли сыпнем, да жита с горохом и смотрим, чего первое петух клевать  станет. Гадальщиков-то много, петуха накормим, за кур примемся, так порой все стадо куриное перетаскаем. Потом давай на бумажках гадать. Зажигаем свечку и на плоской тарелке жгем мяту-то бумагу и смотрим, что за фигура на печке получится, старшие нам комментировали. Ну, а постарше стали - тут уж по- серьезному ворожили: в нежилую избу уйдем, через свечу в зеркало смотрим, кому что поблазнит. Страшно, бывало, мороз зауголками трещит, пламя свечи качается, будто сзади кто ходит, мало кто и вытерпит, убегали с визгом в тепло, а другим-то хочется, новая гадальщица идет. Помню, кто-то из стариков, посоветовал: «А вы, девки, через хомут смотрите, скорей чего поблазнит». Одно гадание на всю жизнь запомнила: уповодок сижу, смотрю в зеркало-то, замерзать уж стала. Вдруг откуда-то из глубины зеркала лишно труба полотна выкатилась и раскрутилась. Прибежала в избу-то, бабоньке и рассказываю... Ой,  не к добру, паре, девка-матушка, бело-то полотно. Не к добру и вышло. И месяца не прошло, лучшую подружку в лесу деревом убило на лесозаготовке. Вот как все получилось... К покойнику полотно-то...
    Вечерами собирались у Раисы-«монашенки», блюдечко катали, у ее у одной фарфоровая-то пара была. Блюдечко тоненькое, наскрозь светится. Садимся круг стола, по кругу буквы пишем, руки  на стол и сосредоточенно на блюдечко смотрим. Одна вызывает  душу умершего и задает вопрос. Напрягаемся – и блюдечко начинает двигаться от буквы к букве. Раиса ответ читает, всяко было, и смешно, и грешно... Я все почему-то  Пушкина звала, и редкий раз без худого слова ответит. Может, не тот Пушкин приходил... И на воске гадали, через серебряно колечко льешь в холодную воду, воск-от и застывает разными фигурами. 
Интересно, бывает, не все и поймешь. Ну, и трактовали, как кому Бог на душу положит... На Изосима-пчельника все гадания заканчивали, чертей из деревни гоняли, да шилыган провожали. Если щедро подавали наряжухам-то, дак считалось, что все с собой не увезут, вот на ночь около отводов бороны кверху зубьем оставляли. Наутро ребятня побежит смотреть, чего шилыгана оставили: кому ленту в косу повесят, кому трунину какую старую, кому вехоть. Неумехам-то - кому пакли клок или пасмо льну нечесаного. Вешали дролям-то и платочки вышитые, а робята - когда и колечко в тряпочке - любо было знак-то получить.
     На Крещение в полуночь на реку за водой ходили, умоемся там и домой принесем. Крестиков над дверями наставим, чтоб скотинка-то велась. Теперь все по-другому. Идет времечко-то. И мы-то уж другие, остарели дак, ворчим,  вот...


ПРО  ЛЮБОВЬ, ДА  ПРО  ЖИЗНЬ

   - Шалишь, Виталя... Выдумал старуху беспокоить. Старость, она рядом с тишиной и покоем идти должна. Не надо бы ее без надобности тревожить. Вторую жизнь не проживешь, что проживешь - не исправишь. Не дано... Вот, вот. Вертишь языком-то. Не нарисую я тебе судьбы, не гадалка. Кого другого спроси. Думаешь, легко еще раз вернуться туда, что прожито? Скоро отчет Богу давать, там-то за все спросится. Пока молод - не думаешь, а на старости лет уже ничего не исправишь. Рад бы, да ушло времечко, ушло, как вода в половодье...
     Добрые глаза старой Акимовны вдруг подернулись тенью  воспоминаний. Морщины стали глубже. Натруженные, узловатые руки не находили покоя на сухих старушечьих коленях. Аккуратно прибранная седая голова чуть подергивалась из стороны в сторону.
   - Разбередил мою душеньку. Ох, молодежь, молодежь,  все-то им зараньше знать надо, все прикинуть. Нельзя ли чего себе взять. Нет, милый, от чужой жизни только тряпки ношеные остаются. У каждого своя судьба, и каждый свою жизнь проживет, за свои грехи ответ держать будет. Испокон так.
       Долгая пауза повисла в уютной, просто обставленной  комнате Акимовны. Кошка мирно уместилась на ее коленях.
   - Говорят, говорят, Виталя... Может, оно и так, и в третьем поколении за родительский грех ответ держать. Да ведь не знаешь о том, может, сам нагрешил, чего предков-то винить. Не делай худа другим и тебе добро будет, прости - и тебя простят. Не дозоряй, поди к батюшке в церковь, он тебе обскажет заповеди-то Господни. А в жизни-то, милой, по-всякому бывает.
     Акимовна задумалась. Добрая улыбка чуть заметно пробежала по ее лицу. Взгляд стал глубоким, трепетание души тревожило ее.
   - С другой стороны, порой и нельзя не согрешить, все мы человеки. Все было, Виталя, все было. Было пожито... Девяносто первый годок пошел, много верст отмеряно. В молодости дорог не выбираешь, напролом прешь, в старости не исправишь. Живи - не завидуй другим. Хватит и тебе всякого по самую макушку, только успевай разгребай, да не проворонь, где худо, где добро.  Слушай, чего о тебе люди говорят, да посматривай, кто вокруг тебя крутится, к кому сердце лежит. Раз-другой обожжешься, лучше в людях  разбираться будешь. Так ведь и дите малое, пока не обожжется, не отступится. Найдешь себе попутчика по жизни. Много ухабов впереди, дашь кубаря другого.
     Вздохнув, она пристально посмотрела на собеседника.
   - Любовь-то? Редко, милой, кто  без этого чувства проживет, да этому и не позавидуешь. Избави тебя Бог любовь с похотью спутать! Раз пройдешь мимо, ранишь ее, считай, не видать тебе счастья. Остальное все это так, глупость одна. Счастья два раза не бывает, как ни старайся. Правы те, кто и не ищет другого-то, доживает тихо с воспоминаниями, хотя и охота еще раз счастливой быть. А ты не спеши, жизнь, она не коротенькая, все успеешь. Не меняй рубли на пятаки, хотя и много их получается, другого счастья на них не дадут. Не обманывай себя. Любовь - она свыше дадена, а все, что после - то чужое, не твое, не подбирай, что не тобой потеряно. От настоящей любви красивые дети родятся – вон, погляди на моих. А от прочею... Сколько сирот да убогих на свете страдает! Вот и думай, за чьи грехи.
   Она тяжело вздохнула, поправила складки платья, погладила кошку.
   - Дети? Дети - это счастье. Вырастишь их и знаешь, что жизнь продолжается. Нет, не твоя, их жизнь. Она у каждого будет своя, со своим горем, со своими радостями. Но эту жизнь дал им ты. А у них - свои дети, свои заботы. И не надо пытаться, не получится их своим крылом прикрыть. Их жизнь нам не прожить, ошибок ихних не исправить. Попытаться научить надо, заставить идти по твоей
дороге не получится. Пусть идут своей, может, они и мудрей нас. Второй жизни не будет, в этой надо все успеть, все попробовать, тогда в старости будет над чем подумать, поругать и похвалить себя...
     Мелодия настенных часов напомнила, что все в этом мире течет и изменяется, и течение времени не остановить.
   - Чего старости бояться? Не убежишь от нее и не откупишься. Когда на душе покой и все на свете устроено, неизбежное уже не пугает. Невзаймы живу, а что отпущено. Радуюсь каждому дню, уйду, все людям останется, мало кто и заметит. А вместо меня новая жизнь с первым криком ребенка начнется. Чужого веку не ухватишь...
      Акимовна чуть погрустнела, задумчивая улыбка тронула ее губы. Солнечный луч заблудился в седых волосах и успокоившись, затих...


КЛАВДИЯ-  «СОЛИТЕР»

Умытое утренней росой солнце нежилось в вершине старой морщинистой березы. Над близким подлеском стояло легкое марево. Плутоватый ветерок, заблудившись в рябиновой листве, как хмельной весенний шмель, безуспешно пытался высвободиться из сонных тенет июльского утра. День обещал быть жарким и сухим. Скрипнул отводок у соседнего дома. Дед Васич в неизменных валенках и картузе бодро шагал в мою сторону.
   - А, Юрич. Здорово ночевал, паре?
   - Василию Ивановичу мой поклон.
   - А я-то думал, ты на работу укостылял. Утро-то нонь хорошо больно. Погребут крещеные.
   - Старшим по дому со Степановной оставлен нынче. Ей одной с нашими сорванцами не сбардовать.
    Мимо нас спешным шагом проходила соседка Клавдия.
   - О, Клавдия!  Здравствуй-ко, девка-баба-матушка! Лебедь ты белая, ягодка зрелая. Куда бегала с утра пораньше?
   - Здравствуйте, мужики. Ой, дедко, не бегала, а побежала в наволок копешки трясти, вечор сыроватое окопнили. Дак, даст Бог, досушу сегодня.
    А мы, Клавдеюшка, вечор настрадались, моей деревянной скотинке хватит, паре, на зиму-то. Отавы еще подсушим, и довольно. Листвы моя чернобровая-то насушила. Удобно, паре, и в баню есть с чем сходить, и козлухам корминка.
   - Добро тебе, дед. Пострадались, так можно и загуляй устраивать.
   - А вот и загуляем ноне с Юричем. Или до Ильина дня поманим?
   - Управить бы нам до Ильина дня. Кабы дожди не пошли.
   - Не тужи, Кланюшка, постоит ведро-то. А то нас с Юричем нанимай -
помочью-то и сладим. Не гляди, что старый да увечный - мы робята хоть куда! Я командёром, Юрич - учет вести, и пойдет дело. А винца поднесешь - так лешего своротим. А что, паре, Кланюшка, я и в валенках могу.
   - Ой, сиди, командир. Что, тебя на кукрах в наволок-от нести? Я баба ходкая, управлюсь.
   - Ну гляди, молодая, тебе жить. А то мы завсегда рады сердцем-то.
Играя молодым телом, Клавдия заспешила краешком поля к своему сенокосу.
   - Иванович, а почему ее «солитером» прозвали, баба, вроде, видная?
   - Солитером? А солитер, он солитер и есть. Мать-то  ее знаешь? Вдовицей после войны-то осталась. Ребята после Алексени-то уж подросли, с голодухой справились, помощники матке-то были. А самую-то бес попутал.
     Раньше ведь как было. Что сев, что уборка в колхозе - из района полномоченных наедет. Советчики, доглядчики, чтобы мы, не дай Бог, чего не то лишнее не изделали. Вот и болтались у нас в ногах. Одна головная боль от них – фатеру обеспечь, накорми, а главное, внимательно слушай их установки. Слушать-то мы их, «соловьев», слушали, а сами делали свое, потом за это выговора получали.
Вот одного из таких и послали к ней на фатеру. Да, сказать, баба в соку была, а живому живого хочется. Блины, маслянки да хворосты гороховые сделали свое дело. Как баба ни подвязывалась, а грех-от к носу пополз. Это, Юрич, теперя девка парня обманет, а сама взамуж за него не выйдет. Одинокой мамочкой считается.  А раньше и для вдов беременность большим грехом была. Зашушукались по деревне-то - неладно с бабой.
     Она и сказала бабам, заболела, мол, бабоньки, в больнице Рубан солитера признал, растет, проклятый, а пока, грит, не вырастет,  ничего поделать нельзя. Мол, Бог даст, сам выйдет.
      Ну вот, в положенное время дал Бог дочку, отсюда и пошло: «солитер» да «солитер». А девка справная вышла. Матери радость и слезы. Ну, а теперь нарадоваться не может. Бает, правильно и сделала, что кормилицу себе родила, есть кому до смерти докормить. Старшие-то у нее разъехались по городам и весям, а Клавдия с ней живет. Свою семью завела, а матери не оставила, вот и утешение старухе. 
      А что «солитером» зовут, так и ладно, у других пообидней еще прозвища, а живут. У нас тех, что бабы на стороне нашли, по деревне «сколотками» зовут. А ничего, народ справный, хоть и безотцовщина. Природа-то, брат, мудрее нас – не любит пустого места. Создана баба детей рожать - пусть рожает. Бывает, и у девушки муж умирает, а у вдовушки живет!  Так-то. Да...


ПЕРЕД ГРОЗОЙ...


На третий день моего проживания в деревне, после знакомства с великим множеством деревенской родни жены, на брёвна, где я любил сидеть под теплым, ласковым солнцем июля, пришел сосед по дому - дед Васич. В свои 80 лет он был еще бодрым, опрятным стариком,  с белой бородкой, подстриженной «под Калинина», в рубашке с пояском, но в больших серых валенках и неизменном
картузе на лысой круглой голове. Глаза деда были синими, как два василька во ржи густых белых бровей. Доставая «Приму», он, хитро улыбаясь, поздоровался со мной, слегка приподняв картуз и наклонив голову смачно затянувшись сигаретным дымом, дед присел на брёвна.
   - Ну, что, Юрич, загораешь?
   - Дышу воздухом, дед.
   - Ну-ну, дыши - воздух у нас хороший, сеном свежим пахнет. Твои-то на сенокос утекли?
   - Да, сушат.
   - Мои тоже на пожне. Дак сказал, чтоб к паужне-то прибрали. С полдня гроза будет, чево не уберут - замочит.
   - Откуда, дед, гроза? Небо - чистое, ветра нет...
   - Да вот, Юрич, цигарка-то у меня все утро тухнет, сколь серянок испортил - будет дождь, а с сухоти-то, значится, и с громом. Да... И чернобровая-то у меня руками мается с утра - будет дождь, будет...
   - Ну, Васильевич, и слова у тебя. Сейчас так не говорят. Кто другой и не поймет, о чем ты говоришь.
   - Не, поймёт, Юрич, теперь все ученые. По телевизору другой раз такое завернут... Я тоже не понимаю. Да. Вроде, по-русски бают, а о чем - не разберешь, мелют, как татары. Одни сникерсы,  памперсы, тампаксы, карпарации да девальвации. Внук Олешка приехал, дак мне все и рассказал, что к чему. В сельпе у продавцов спрашиваю: «Девки, палтерсы не завезли?» - «А тебе, старый, куда?». Куда, куда! Удобно, бают по телевизору-то. Да и прокладки бы в валенцы-то не худо. Сухо и никакого тебе запаха. А то моя чернобровая-то страсть портяночного запаха не переносит.
   - Ну, Васильевич, насмешил ты меня.
   - Ну, ладно, Юрич. Ты, паря, грей свою культю, а я  стегну до пожни, надо поторопить своих. Вон, и чернобровая моя с граблями потянула. Ох! Едриттвою... Вон как всю перекособочило! Хоть живую в доски складывай...
     Жена Васича, Фаина, сухонькая, сгорбленная непосильной работой старушка, опираясь на грабли, семенила улицей к пожне. Запах сена  носился в посвежевшем воздухе. Прав дед: будет дождь.
          Вспомнилось, что и моя нога (вернее, половина её, вторая половина оставлена в Чечне), ночью сильно болела.
   С пожни доносился балагурный голос деда Васича: «Мать-перемать, Фаюшка, копнить надоть, а не ворочать, вон, видишь, туча катит, вдрызг всё замочим. Олешка! Дитятко, пошире граблями-то закидывай! Эдак, эдак...»
     Понимая свою бесполезность на сенокосе, я подхватил костыли, пошёл в дом. Издалека чуть слышно донеслись первые раскаты грома...


БАБКИ-БАБУШКИ

Енюшка с Полиной сидели под сенью черемух, отгоняя время от времени комаров, которые столбом клубились вокруг их цветастых платков. Старушки лениво перекидывались фразами. Новостей особых у них не было, так, обсасывали вчерашнюю передачу «Поле чудес». Каждая смотрела телевизор и пыталась по-своему трактовать шутки ведущего. На улице стоял июнь. Огородная страда кончилась, картофель посадили, скотины, кроме кур, в деревне не было.
   - Где у нас товарка-то, второй день не видно?
   - И не бай, внука дождалась вечор, машина гудела какая-то, привезли, наверное.
   - Это которого?
   - Да Лидийкиного, с Архангельска! По те годы все к той бабке на юг возили, а нонь, баяла, ремонт  в фатере-то делать собрались до отпуска-то, дак Данилку сюда подкинули. Спрашиваешь, которого, один и есть у Клани-то.
   - Своя машина, дак долго ли доскочить, одноводни управят.
   - Машины-то не видно, не стоит.
   - Не в отпуску, дак некогда, обратно к работе поспеть надо.
   - Знамо, недосуг. Не у нас в колхозе. Там на производстве-то дисциплина.
   - Теперь у частника робят оба, дак не зашалишь, живо на дверь укажут.
   - Ну, если у частника, то не до шуток. Сколь время-то парню?
   - Да, знать, уж шестой годок пошел, памяти-то нет, скалероз привязался. Шесть. Одногодки с моим-то.
   - С которым твоим-то? С Женькой?
   - С Женькой. Помни-ко, вместе пупки-то обмывали. Ей телеграмму принесли и мне тоже. Правда, моя-то на почте неделю лежала, оказией обоим и послали. Вспомнила? Я третий раз бабкой стала, а Кланька-то первый.
   - Как не помню, сказала дак. Своих-то вчера перебирала, не всех и вспомнила.
   - Что ты, леший с тобой, моложе меня на три года, а в голове-то дыра. Я и то все помню.
   - Право, Полюшка, семерых-то вспомнила, а двоих хоть убей, никак не могла вспомнить, пришлось карточки доставать. Марка у Зины, да Жеку у Николая не могла назвать.
   - Жека-то внучка?
   - Да какая внучка, старшенький у Николая-то, Евгеньем обозвали, а так-то Жека да Жека...
   - Позапрошлый-то год который гостил, дак женатый уж?
   - Как не женатый. Двадцать пятый год пошел челеденочку, тоже дочку ростят, писал Николай-то.
   - Гляди-ко, Енюшка, бежит наш самолет, молоко несет, а мы беспокойся: где да где.
   - В третью деревню не ближний волок бегать. До чего дожили - одна корова на три деревни.
   - Дак в деревнях-то осталось три тараты да разорва. Кому коров держать?
   - Приверни-ко, Кланюшка, на минутку. Переведи дух. Тебя, гляди, хватились уж мы, собрание открыли, а командера нашего нет.
   - Ох, подруженьки, недосуг мне нонь лясы точить, вечор внука подкинули. Сами, считай и в избу не зашли, обратно укатили. Вот с утра и скачу, как белка: чем кормить, да как ублажить внучка-то? Навезли всего, да и сумок не открывали. Утром хватилась,
выгрузила все. Чего ни возьму, не знаю, как варить. Одела очки, давай, думаю, почитаю, чего написано. Лешева два, все не на нашем написано, где и брали. Маялась, маялась, битончик в зубы - и за молоком, пока спит, и слетала.
   - Вишь, Енюшка, один-то внучок, дак расшибиться готова. А у нас вон привезут грудой, дак недосуг ублажать-то, хотят, дак чего дано, навоздыряются, а не хотят, дак как хотят - и сказ весь.
   - Да пусть повоймует, мы тоже над первыми-то тряслись, потом и пообвыкли.
   - Дак  ведь, подруженьки, впервой привезли, не справлюсь, дак опять к той бабке в Краснодар увезут, на море да на фрукты. А у нас чего, одна картошка.
   - Ну, солнце-то, оно везде одинаково светит. У нас тишина да покой, воздух, как мед, речка рядом, ягода любая, собирай, не ленись. На юге-то кислятину незрелую втридорога покупают, да и хвастаются еще. На юге, на юге...
   - Так оно, девка, да вишь, на юг всех тянет, к морю. У сватьи свой сад, дак, может, и зрелыми яблоками угощает. Ох, согрешенье грешное, побежу, проснулся, поди. Чем и кормить, не знаю, право.
   - А ты не наваливай, захочет - наестся.
   - Чуть чего, Кланюшка, зови нас. Мы бабки со стажем, изделаем все в лучшем виде. Нам пока своего десанта не подкинули, дак мы тебе завсегда поможем. Опыт передадим, с пакетами иностранными вмиг управим, чего не поймем, через себя пропустим. А внучку твоему изгинуть от голодной смерти не дадим. Правда, Енюшка?
   - Как не правда, мне еще одного внука родят - готовая бабка-героиня, десятый будет. Вот так-то, Кланюшка, страшон первый внук, после пообвыкнешь.
   - Пойду я, бабы, привезли машинку какую-то, дак надо в розетку сунуть. Два среста хлеба положить, он согреется, зарумянится и выскочит тепленький, дак надо изделать к завтраку-то.
   - Ну, бежи. Не выскочит, дак ты вилкой колупай, да из розетки-то выдерни, чтоб током не бздануло. Привозили мне ребята, тостером зовется, дак я первого дни все расколупала, в розетку сунула, а на кнопочку-то не нажала. Жду-жду – не выскакивает. Я вилкой и колупнула. Треснуло слегка, и дым пошел. Не по-нашему сделано, и колупнуть нельзя. Выкинула.
   - А я,  бабоньки, дак и не выделывалась. Как своих воймовала, так  и внуков. Помню, пятерых сразу привезли: бейся, бабка. Старшая двух сразу подкинула, Валентина-то. Да Жека с Мариной - Николаевы, Ромка Галинин. Вот и заблажили: «Бабушка, омлет сделай!» Счас, бабушка и не слыхивала, что за омлет такой. Бух на стол кринку селянки из печки, с пенкой, румяную. Хотите, милые, кушайте, не
хотите, Бог подаст. Жека-то уж большенький был. Говорит: а как ты, бабушка, угадала, чего мы запросим. Только мама у нас на сковородке готовит, а ты в глине, как в ресторане. Ну, баю, и слава Богу, вот и хлебайте, в кринке-то вкусней будет. Вот тебе и омлет, сподобил Господь.
   - Смех и грех с этими горожанами. Помню, к Фелицате-то сноха приезжала, дак та уж точно горожанка.
   - Как, девка, не помню, разок и бывала, боле и не показывалась. Андрюша-то заглядывал. А Ангелина, та и сама не бывала, и дите не приваживала. Па похороны даже, наверно, не была?
   - Не была. Рассказывала Фелицата-то - покоенка: ублажить хотела сноху, блинов стопу напекла, брусницы пареной принесла, помакать теплыми-то блинами. Остальные, мол, намажу да в печь поставлю, томлеными угощу. В избу заходит, а молодуха дите с горшка снимает, блин в руку, и подотрала жопешку-то ребенку. Фелицатушка и  бает: «Газета вот, Линушка, есть на это дело-то». «А вредно, говорит, мамаша, газетой-то».
   - Да, сама мне Ангелина-то жаловалась: «У вас, говорит, и трава меня не любит, жгется. По маленькому присела и вся обожглась». А сама прямо в куст крапивы уселась, не повезло бабе.
   - Умна, паре, не видала, видно, крапивы-то.
   - Потянем-ко, кума, к дому, чайку хлебнем, бывать. Помни-ко,  как тебе Павлушка-то отчебучил: «Бабушка, я не хочу такой картошки, мне надо картошки жареной, листками, с луком и маслом».
   - Вспомнила! Ой, Енюшка, укатила из дому-то, а в печь две картошины катнула, печеной захотелось. Поди, одни угольки остались. Ой, безголовая, тебя-то срамила, а у самой в голове-то ничего  не держится. Ладно, Павлушку-то вспомнили. В другой раз, видно, чайку похлебаем. На вечеру сходим ко Кланюшке, внука поглядим.
   - Ну, скажись, буде, я-то всегда готова. В  гостях гостить - не поле боронить, не устанешь...

 
фото


                                                                         СТИХИ
                                                                         
                                               РОДНИКИ С ХРУСТАЛЕМ И ПРОХЛАДОЙ



Детства  голоса

На горе, над речкой,
Дремлет деревенька.
Старые морщины,
Окон синий цвет.
Милая, родная.
Я к тебе стремился,
Чтоб опять услышать
Детства голоса.

А у нас в деревне-
Солнце не садится,
А у нас в деревне-
Соловьи поют.
Что-то сердце бьется
В ожидании встречи,
Чтобы насмотреться
В синие глаза.

Травы налилися,
Ягоды поспели,
Что ж ты не приходишь
В молодость свою?
Синими глазами
Смотрит вдоль дороги
Старая деревня,
Родина твоя.

Я к тебе приеду.
Чтоб услышать песню.
Чтоб услышать снова
Детства голоса.
Я с тобой старею,
Милая, родная,
Деревенька детства,
Родина моя...


Мы-деревня...


Мы-деревня, а в деревне, братцы.
Надо душу шире распахнуть.
И не надо счастья дожидаться.
Его надо стряпать, словно хлеб.
Помогать друг другу, не ругаться,
Зависть черную в подполье закопать.
Радоваться солнцу, первой птахе,
Научить здороваться детей.
И старушек уважать, то наши мамы.
Ох, досталось им по жизни пережить:
Две войны, утраты и надежды.
Адский труд, до хрипоты в груди.
И утрата близких, и утрата счастья.
То, чего, увы, не догонить.
Но умели ведь они любить.
Дед сказал мне: «до потери пульса!».
И детей своих подняли в люди,
Внуков нянчат, учат нас:
-Если вы не можете красивей.
Так вот, детоньки, живите вы -
Слабому, больному дайте руку,
И детей своих тому учи.
Помоги убогому советом.
Нищему копеечку подай.
Богу поклонися, за советом к старости
Не бойся, обратись.
Чаще будет счастье улыбаться,
Если им делиться, не жалеть.
Не убойся людям повиниться,
Не убойся, Богу помолись...


Из альбома


Не в далеких краях, на любимой земле,
Не в Крыму и не в Ялте - в Осташеве,
На гористой земле, на Кулое-реке,
Жить судьба повелела от Вышнего мне.
Жить, любить, в муках деток родить,
И трудиться до пота десятого.
Счастье брать, горе мыкать,
В страхе ждать окаянного вала девятого.
Жизнь прожить, скажем Вам, дорогие друзья.
Не легко, а династию вырастить:
Сколько ночек не спать, сколько дней скоротать,
И бояться за них, но чужую судьбу  не прожить.
Ну, а сколько любви мать потратит на них,
Неуемных, бойких и задиристых.
А они намотают соплей на кулак,
Испоранятся, все в синяках...
Пожалеешь, поплачешь, смеешься в кулак:
Как котята растут,
А родителям-труд. Как одеть, накормить, воспитать.
Чтобы в люди-то гожие.
Год за годом они молодеют, растут,
А родители старше и старше.
Из гнезда, как у чаек, слетают они,
Разлетаясь все дальше и дальше.
И уверенно крылья расправив,
В жизнь свою улетают,
Сделав круг над любимым гнездом,
Детства крик за собою оставив...


                    * * *
Журавли, журавли, не курлычьте над полем,
В дальний путь улетая, в чужие края.
Заберите печаль и тоску заберите,
И посейте их там, где чужая земля.
А весною опять, прилетая к любимым гнездовьям,
На родные поля вы присядьте чуть-чуть отдохнуть.
И родная земля вас, как мама, приветит с любовью.
И усталость возьмет, и теплом обогреет,
Как родимый очаг источая его.
И улыбкой родной, и теплом своих рук,
Мама ваша вас встретит, и в радости
Тихо сбежит по морщинке слеза...

                    * * *
Родники вы мои, с хрусталем и прохладой,
Жаль, здоровья не стало всех вас обойти
И напиться у вас от любимой земли,
И рябину потрогать рукою.
Вдаль гляжу, застилает слезою мой взгляд.
Сколь отпустит Господь зим и весен вперед
На родимой земле мне прожить?
Буду помнить тебя, милый сердцу больному,
Родимой земли уголок.
Не забуду начало той жизни земной,
Буду ждать ту любовь, буду помнить всегда
Добрый маменьки взгляд и улыбку отца.
Что родили меня и по жизни вели.
Родники вы мои, с хрусталем и прохладой...


 фото
 
                          АХ, ЗАИГРАЙ ТАЛЬЯНОЧКА МАЛИНОВЫ МЕХА!


Деревня всегда жила напряженным и тяжелым трудом, добывая хлеб свой, борясь с природой и чиновником. Но были и праздники, которые широко гулялись всей деревней. Звучала в умелых руках гармошка, пела тальянка, задорно брякала балалайка, шли вход звучные ложки, годные и щи хлебать, и плясовую сыграть. На вечерованьях и за ткацким станком заведут женщины на три голоса протяжную песню, глядишь, и веретено веселей жужжит, и бердо плотней уток прибивает. Отголосят, отплачутся в песне, и на смену тоске летит хлесткая частушка - берегись, соперница, все недостатки твои частушкой выскажут. Плясать пойдут, нет гармошки - не беда, песню под пляску заведут, заслонку печную в руки - и мутовкой ритм плясунье отбивают. Упляшется молодежь, жёнки степенный «городок» сходят, упетаются, на широкие лавки сядут, перегуды запоют или страдания любовные затянут, вспоминая свою юность и молодость. Развернись, душа, на минутное веселье...
   Случись в деревне свадьба, тут особые песни. Собрались швеи, дары к свадьбе готовить, выпевают свою бабью долю. Почнет невеста отцу с матерью, братьям да сестрам, подружкам своим плакаться, которая, чтоб обряд соблюсти, а которая и от заболи - за нелюбимого просватали. Зазвучали колокольцы свадебного поезда, жених за невестой приехал - звучат свадебные «Ветрочики». За столы молодую вывели - выпевают припевки: молодым - «Соловья»,  сватам  -  «У столбика», на пропой подружки денежки зарабатываю!  На стороне жениха  «Горько!» до  хрипоты накричатся, напляшутся до боли в ногах, отведут душу застольными песнями.
   Рекрутов  провожать - тут стать особая, частушки свои, тут и пированье мир сообща сделает, и в дорогу рекруту денежек соберет - на межу, на брань, землю-матушку хранить идет молодец, за отчину ратиться.
   Выплачутся  в песне, изойдут в пляске - тут тебе и «Барыню», и «Русского» и «Цыганочку с выходом», и лихого «Трояка», и «Канительную», и «Ухаря», и «Проходочку» с хлесткой частушкой, не в заболь, для удачи, какой праздник без пляски. Гуляй, деревня, час пришел...
   На утро опять к земельке-матушке, к скотинке да малым детушкам. И так до гробовой доски. Случись то, найдутся в деревне женки  справить и похоронные причеты...



Вспомнишь, миленькой, да  поздно..
(Посиделочная протяжная народная песня.)

   Ох, вспомнишь, миленький, да поздно.
   Ох, вспомнишь, тяжело вздохнешь.
   Любить на свете многих можешь,
   Меня милее не найдешь.
           (последние две строчки повторяются).

   Я столько случаев искала,
   С тобой, мой друг, заговорить.
   Я день и ночь о том мечтала,
   Чтоб не хотел милой забыть.

   Милой уехал, жалко стало,
   Печаль на сердце у меня.
   Шутить, смеяться перестала
   И горько плакать начала.

   Родня больной меня считает,
   И все лечиться мне велят.
   Болезнь мою никто не знает;
   Чахотка, верно, говорят.

   Болезнь моя - тоска сердечна,
   Кого люблю, того здесь нет.
   Как я умру, так вы украсьте
   Мою могилу всю цветам.

   Поставьте памятник огромный,
   Две алых розы по бокам.
   Пробейте крест и медно слово,
   Что померла через любовь.

   Пробейте крест и медно слово,
   Что померла через любовь.
   Через любовь, через дружка,
   Через дружка Иванушка.


Ванюша
(Песня под пляску)


Уж ты Ваня, Ваня мой,
Миленький Ванюша
 (каждые две строчки повторяются два раза).

Подговаривал любить, пока не женюся,
Подговаривал любить, пока не женюся.

Я своим-то полем шла,
Дивом дивовалася.

Над своей  над озимью
Любом любовалася.

Эка озимь, эка рожь,
До чего милой хорош.

Хороша в поле рожь
Будет колоситься,

Будем Ванюшку любить,
Будем заноситься.

Уж ты Ваня, Ваня мой,
Миленький Ванюша.



Песня под «городок»


Соло: Уж я сеяла, сеяла лен,
   Уж я, сея, приговаривала,
   Чоботами приколачивала.
   Ты удайся, удайся, мой лен,
   Ты удайся, лен беленький,
   Ох, ты удайся, лен беленький.

Все участники танца:
   Уж мы рвали, мы рвали ленок,
   Уж мы рвали, приговаривали,
   Чоботами приколачивали.
   Ты удайся, удайся, мой лен,
   Ты удайся, лен беленький,
   Ох, ты удайся, лен беленький.

   Уж мы стлали, мы стлали ленок,
   Уж мы стлали, приговаривали.
   (далее, как в первом куплете).

   Уж мы мяли, мы мяли ленок,
   Уж мы мяли, приговаривали.

   Мы чесали, чесали ленок,
   Мы чесали, приговаривали.

   Уж мы пряли, мы пряли ленок,
   Уж мы пряли, приговаривали.

   Уж мы ткали, мы ткали ленок,
   Уж мы ткали, приговаривали.

   Уж мы белили, белили холсты,
   Мы белили, приговаривали.

Соло: Мне, девице, на рубашечку,
   Мил дружку на утирашечку.


Осташевская-подеревённая

Подволочье - на угоре, на боку,
Подшалимиха - на крутом берегу.
Ох, люшеньки, люли, люли,
Подшалимиха - на крутом берегу!
         (повторяется после 2-х строк).

А на Савинской-то кольца льют,
Кузнецы-то, чего надо накуют!

А Сергеевская-в ямочке,
Семовская-на поляночке!
У Подгорян-то бани на боку,
Ну, а Горяна не курят табаку!

На погосте-то церкви стоят,
Православные там деток крестят!

Под Паравихами река глубока,
А под Павловской подмыло берега!

Погорелка - деревня мала,
На Бору, средь деревни дыра!
Таборяна - веселый народ,
Там Афонина тальянка поет!
На Кувалдине не платят оброк,
На Борке от трех заводов дымок!
А Матвеиха на болоте стоит,
Вдоль деревни-то речка бежит!
Как с Матвеихи-то в Коленьгу пойдешь,
Обязательно в конец попадешь!
А в Назароське не веянная рожь,
Во Самсонихе Ливеря не дорос!
В Подволочне молодчик есть хорош,
Он не ходит без резиновых калош!
У него калоши модненькие, разговоры благородненькие!
Мой-то миленький во Питере живет,
Дорогой подарок мне он привезет.
В русы косы алы ленточки,
А на шею белы жемчуги!


Осташевская-подеревённая

ПОДВОЛОЧЬЯ нет деревни давно,
Распахали уж под пастбище её.
На ПОДШАЛИМИХЕ маслухи растут,
Николай с Клавдией в городе живут.
И на САВИНСКОЙ уж колец не льют,
Там одни пенсионеры живут.
Из СЕРДИХИ повыехал народ,
Сано с ПЕРШИНЫ в деревне живет.
Под СЕМОСЬКОЮ подмыло берега,
И крутой угор теперь у Кулика.
А в ПОДГОРИ Е строительство идет,
На ГОРЕ подполковник живет.
КРЕСТОВОЕ ПОЛЕ - сплошь одни дома,
Там поселок новый вырос на века.
На ПОГОСТЕ торгуют винцом,
Там КОРЕЛИНА ГАЛИНА купцом,
Под ВОРОНИХОЙ построили мост,
Когда был еще в ОСТАШЕВЕ колхоз.
Под ПАРАВИХАМИ обсохла река,
Коленжанка в богадельню отбыла.
На БОРУ один домик стоит,
По ночам огонечек горит.
ТАБОРЯНА осталися вдвоем,
На ГОРУ переберутся потом.
На КУВАЛДИНЕ нет ни души,
Умирает деревенька в тиши.
На МАТВЕИХЕ не чирикает скворец,
Не живет в КОНЦЕ ВАСИЛИЙ-молодец.
На большой дороге ПАВЛОСЬКА живет,
Та дорога на ФЕКЛУХУ ведет.
По НАЗАРОСЬКЕ все новые дома,
Ребятишками деревня полна.
Ко САМСОНИХЕ пониже стал угор,
Там уж больно народец хитер.
В ПОДВОЛОЧНЕ последнее гумно,
У Кондратьевны не светится окно.
Вот так потихоньку, без слез,
Умирает, братцы, целый колхоз.
По деревеньке пройдем,
Из конца воротимся.
Кто в Осташевской живет,
Ночевать попросимся.

На реку если пойдете,
Синий домик не пройти.
Раньше пчелы там водились,
А теперь уж не найти.

Частушки
День деревни Осташевская

По деревеньке пройдем,
Из конца воротимся.
Кто в Осташевской живет,
Ночевать попросимся.

На реку если пойдете,
Синий домик не пройти.
Раньше пчелы там водились,
А теперь уж не найти.

Дядя Паня на машине,
До Сибири докатил.
Молодую Саню-девушку
Навеки полюбил.

А Манефа полюбила
Пашу из Осташева.
Он на тракторе работал,
Завлекая Машу-то.

У Сергея Лена бойкая,
Решили строить дом.
Мы желаем счастья долгого,
Богатства в доме том.

Макаровские построили
Дворец в два этажа.
Будут скоро девки зариться
На Лешку-жениха.

Из Подгорны на Гору
Дорожка плоховатая.
Саша Костин все изъездил,
Мы не виноватые.

На Гору пойдем гулять,
Девок там не занимать.
Нина, Оля, Паня, Маня,
Им давно за шестьдесят.

У Орловых сын далеко,
Аж в самой Германии.
Дожидается колхоз,
Тракториста с армии.

У соседок, Нины с Анною,
Заботу шка одна.
Разговоры о коровах,
Сколько дали молока.

У Тонковской Оли-бабушки
Окошки на поля.
Было времечко - работала
С темна и до темна.

Николай с Клавдией вечером
На лавочке сидят.
Девок всех отдали замуж,
А у них их было пять.

У Дружинина Сереги
Под окошком елочки.
Из другой деревни парень
Завлекает дролечку.

Роза с Витей на телятнике
Работают давно.
Дома всякая  скотинушка,
Заботушки полно.

У Поповых Саша ростит
Аж четыре мужика.
Трактористов для колхоза
Целая династия.

Таборяна, Веня с Фалей,
Строят домик на горе.
Там топорик звонко стукает
Сегодня на заре.


Мы по-новому поселочку
С тальяночкой пройдем.
Там шоферы да начальники,
О них сейчас споем.

Первый дом на две квартиры,
Под окном кусты растут.
Боровиковы и Антуфьевы
В том домике живут.

Нина с Васей на машине,
Где Валера с Галею?
В огороде куст малины,
Рядом с розой алою.

У Антуфьева Володи
Дачку видно далеко.
Разукрасил мастер домик,
Прямо в стиле ро-ко-ко.

Скоро свадьбы заиграют
Во втором большом дому.
Коля с Васей строят детям
Да по новому дому.

Нина с Веней парня ростят,
Умный парень, ой, какой.
Надя с Сашей дожидаются
Внучат на выходной.

А Светлана воду носит,
Юра баню затопил.
В Подволочну пришлось бегать.
Когда Свету полюбил.

Оля с Колей дровца колют,
Юля клеточку кладет.
Две невесты подрастают,
Димка в армию пойдет.

Ну, а Полины-то снохи
Вместе весело живут.
Ростят девок, не горюют,
Без колхоза проживут.

Лена с Колей где-то в поле,
Косят свежую траву.
Чтобы жить повеселее,
Завели корову.

Гостевские Коля с Таней
Покрасили окно.
Назаровский Митя с Валею
Пошли катить кино.

В общежитии девчоночки
Веселые живут.
Скоро свадьбы заиграем,
Парни свататься идут.

Верещагин Саша с Любой
На скамеечке сидят.
Разукрасил Юрка Дудоров
Свой дом и палисад.

Неля вышла на дорожку,
Посмотрела на Погост.
Посмотрела и вздохнула,
Куда миленький завез.

Маша с Толей редьку садят,
На осеннюю пору.
Гостевская Люба сбегала
К  мамаше на гору.

Семовской-то Александр,
Тракторист старательный.
У  него ленок растет
Просто замечательный.

Леша Илю полюбил,
К  ней он в Павлоську ходил.
Он любил, не прятался,
А  потом сосватался.

Хорошо живется Толику,
Работает в лесу.
Полюбил бабенку смелую
За белую косу.

У колодца вода льется,
И подокнами цветы.
Нина с Валей поливают
По теплицам огурцы.

А у бабушки у Зины
Под рябиной дом стоит.
Вечерами окна светятся,
Сама в окно глядит.

Тетя Поля тесто месит,
Захотелось пирожков.
Бабка Марфа садом чешет,
Подпираясь батожком.

У Кузьминской Валентины
На мансарде гнездышко.
Первая в колхозе видит
Утреннее солнышко.

Как идти к маслозаводу,
Там угор больно крутой.
Дядя Саша с пекарихой
Проживают над рекой.

К Шестакову Валентину
В гости мы зайдем с утра.
Его черная собачка
На нас лаяла вчера.

Над рекой поют и пляшут,
Там гуляют моряки.
Нюра пляшет, рукой машет,
Приглашает нас зайти.

Вот и кончилась деревня,
Больше некуда идти.
На заводе масло делают,
Попробуем зайти.


День деревни  Павловская (2000  г.)


Задушевная подруга,
На круты горы пойдем.
Нынче в Павловской гуляют,
Мы частушек попоем.

Комунары-Харитоновцы,
Мы в гости к вам пришли
Угощенья дожидаемся,
Частушек принесли.

Губернатор посулился
К вам на праздник погостить.
Павловяна призадумались,
Чем гостя угостить.

Позгалев наш дорогой,
Хочем познакомиться.
Посмотреть, какой орел
Управляет Вологдой.
Ох, спасибо, губернатор,
Навстречу нам пошел.
По его распоряжению
Автобус рейсовый пошел.

Губернатор дорогой,
Давай попляшем мы с тобой.
А потом пойдем на Чуглы,
Старых песен попоем.

Задушевная подруга,
Пойдем к Саше чаю пить.
Неужель не догадается
По стопочке налить.

Пойдем к Саше, к бабе Маше,
Посидим во переду.
Молодую бы хозяюшку
Засватать пареньку.

Саша павловский хороший,
Саша павловский один.
Давайте, бабы, соберемся,
Да по разику дадим.

Рядом дом стоит большой,
Почему-то он пустой.
Развеселая гуляночка
Бывала в доме том.

Семовской Володя с Галею
Недавно здесь живут.
Ну, да ладно, не беда,
Приживутся на века.

Толя Дудоров на тракторе
Работал в МТС.
Боевую Зою-девушку,
Привез из этих мест.

Коля Дудоров женился,
Молодуху в дом привел.
Он в осташевской деревне
Родню новую завел.

У Тамары платье ново,
И цветочек в волосах.
Приезжали Тому сватать,
Да не выберет никак.

У Евларьи с дедом Васей
Хорошо идут дела.
Только старость навалилась,
А так пара хоть куда.

Фиогностова Клавдия
Караваев напекла.
Корочки румяные,
Ломотки духмяные.

Валентина Друговская
В дом животника взяла.
Она баба молодая,
Как прожить без мужика.

У Ивановича Лари
Побелела борода.
Денег много, славы много,
А здоровье никуда.

Николай-то Александрович
Зимой лису убил.
Подарил своей жене,
Она довольная вполне.

Баба Саня старой стала,
Молодость не возвратить.
Не забыли дети мать,
Помогают доживать.

Ой, подруга милая,
Не время ли кончать?
Всех в деревеньке ославили,
Не будут ли серчать?

Павловяна, люди добрые,
Красивые на вид.
Неужели пообидятся,
Что вспомнили мы их?

Ну, а дачники из города,
Что в Павловской живут,
Пусть на солнышке погреются,
Нормально отдохнут.

Ой, спасибо вам за ласку,
Ой, спасибо за прием.
Если кто нам подыграет,
«Верховажскую» пойдем.


День деревни  Захаровская (1999  г.)


Ой, ребята озорные,
До чего мы дожили.
Про деревню, про Семоську,
Мы частушки сложили.

Как на Кулое-реке,
Пароходики плывут.
Мы сошли узнать на берег,
Как семовляна живут.

Поиграй по-парависки,
Я спою по-павловски.
Сядь в колени по-семоськи,
Обними по-савински.

Речка Кундеба красивая,
Крутые берега.
Там семовляна ребята
Наломали мне бока.

У Ветчениных на крыше
Кукарекает петух.
Они на зиму уедут
В славный город Петербург.

Семовской Володя с Саней
Накосили сена воз.
Заводи, сноха любимая,
К корове - восемь коз.

Под Овсянкина гармошку
Мы позднее плясанем.
Хорошо играет Саша,
А мы песен  попоем.

Вы, семоськие девчата,
Потеряли игрока.
Северянка Валентина
Подцепила перенька.

Мы не все частушки спели,
Только нас не бейте.   '
Мы споем про остальных,
Стопочку налейте.

У Лизы Несговоровой
Седая голова.
На колеснике до пенсии
Работала она.

Кузьминскую на пенсию
Едва отправили.
Сердцу милых ей коров
Дочь доить заставили.

Зина - девушка весела,
В Слободе родилася.
Работящая жена
В Семоське пригодилася.

Все копалась, выбирала
Паренька надежного.
Полюбила Николая,
Брови как у Брежнева.

У Григорьевича Коли
Нету недостатков.
Между делом настрогал
Восьмерых ребятков.

Нюра Ламова сидит,
Что-то улыбается?
Пива свежего сварила,
В гости дожидается.

Это что там за деревня,
Через поле Гладкое?
На деревню на Сердиху
Смотрим мы украдкою.

Ох, сердешана, сердешана,
Нам стало жалко вас.
Саша першинский застроит
Огороды все у вас.

Мы про Савинску забыли,
Что же делать, парни, нам?
Вера с Юрой, одна Юля,
Да Опарин с Граней там.


День деревни  Анисимовская  (2002 г.)


К Подволочне подъезжали,
У большой сосны сошли.
Если б вы не пригласили,
Мы бы в гости не пришли.

В Подволочне печи топят,
Дым стелится по ветру.
И решили мы, ребята,
Не зайти ли нам к Петру?

В Коленьге родился он,
А в Дорах трудился.
Как приехал к нам в колхоз,
С «Нивою» возился.

Поля в Павловской жила,
На сплаву не раз была.
Вот на этом на сплаву
И понравилась Петру.

С Заручевны, из Запольны,
Из Большого ли Двора.
Молодые свои годы
Галя в Севере жила.

На дворе всю жизнь работала,
Коровушек блюла.
Много грамот заработала,
А пенсия мала.

Чем, не знаем, завлекал,
На дворе доярочек.
Вот такой он «хулиган»,
Саша Николаевич.

Небольшого роста Ася,
В тракторе каталася.
В Подволочне, на дворе,
Всю жизнь прообряжалася.

Простокваши напасла,
Зятя дожидалася.
А приехал зять другой,
Беги за огненной водой.

У Николиной у Юли
Пироги поспели.
Внук в сыночка уродился,
Как лимончик зрелый.

А она трепала лен,
И телят растила.
И была кладовщиком,
Зернышки хранила.

У Николиной у Юли
В передке погас огонь.
Старый дроля нагостился,
Поволокся на угор.

Маша агентом работала,
Налоги собирала.
А потом в начальной школе
Классы прибирала.

Раздайся, народ,
К нам Евлампьевна идет.
Много старых песен знает,
Распрекрасно их поет.

Подволочна, Подволочна,
Как ты постарела!
Были скотные дворы,
Нынче опустели.

Я хотела поплясать,
Правой ножкой топнуть.
Так свекровка накормила,
Что боюся лопнуть.

Ох, подруга дорогая,
Где плясать училася?
У нас телка подыхала,
Точно так же билася.

Мы частушки вам пропели,
Ну, а вы послушали,
Приглашайте за столы,
Чтобы мы покушали.


День деревни  Савинская  (2004 г.)


Деревеньки, деревеньки,
Пораскинулись кругом.
Мы на Савинской гуляем
И частушки вам споем.

Кабы раньше-то я знала,
Где мне замужем бывать,
Помогала бы свекровушке
Я садик поливать.

Подволочана колочены,
Там Карбова бежит.
В Семовской в дому Яраскиных
Гармошечка блажит.

Поиграй по-парависки,
Я спою по-павловски.
Сядь в колени по-семоськи,
Обними по-савински!

А сердешана не тужат,
Ловят рыбку на реке.
Чуть повыше стоит Савинска,
Все гумна в стороне.

Паша Ильич,
Покатай наших девиц.
Покатал бы, девки, вас,
Раиса лошади не даст.

Ой, деревня близко к лесу,
Внизу Кундеба течет.
Проживал здесь, девки, раньше
Замечательный народ.

Я на празднике сидела,
Не могла накушаться.
Бабы судят про меня,
Не могла наслушаться.

Через поле Гладкое,
На Савинску в угор.
Звали нас - большие валенцы,
Да это не в укор.

А в деревне жизнь такая -
Пашут, сеют, косят.
Ну, уж если загуляют,
То деньков на десять!

Как на Савинску в угор,
Девки, выбежу бегом.
Голубые занавески,
Там Андреевича дом.

Граня Толику на Пасху
Признавалася в любви:
Очень я люблю яички,
Ну, а Толя мой-блины.

Мы не знаем, как у вас,
А у нас на Савинской -
В Ильин день варили пиво
И гуляли весело!

Это чей там смех веселый,
Чьи глаза огнем горят?
Это Юра Ерыкалов
Нас собрался угощать.

Губы я помажу ярко
И ресницы причешу.
Натяну поверх фуфайку,
Чубайса в гости приглашу!

Путин пенсии прибавил
Нам по несколько монет.
Уж теперь я на вокзале
Схожу в платный туалет.

Дружно, бабы, рубль поднимем
На кого надеяться?
Не в первой нам поднимать
Все, что не шевелится.

Председатель пек блины,
Бригадир подмазывал.
Кладовщик муку таскал,
Никому не сказывал.

Мне приснилось: на трусы
Дроля шьет заплату.
Ретивое, девки, чует,
Выдадут зарплату!

Загорелись в поле копны,
Помогите, жители.
У меня миленок выпил
Все огнетушители.

Ой, и где же ухажеры,
Где наши соколики?
В день получки у конторы
Кружат, алкоголики!

Мой миленок бросил пить,
Решил денег накопить.
Накопил - пальто купил,
Не донес домой - пропил!

Бабы сеют, бабы пашут,
Огороды городят.
Мужики под огородом
С утра пьяные лежат!

Мы частушки перепели,
Да еще осталось две.
Те районному начальству
Мы споем наедине.



Частушки Рогновские, цыганские
(К юбилею поселка Рогна - 2003 г.)


На цыганские напевы
Мы частушки вам споем.
Тема благородная,
А слова народные.

Где-то, где-то заиграли,
Где-то зашалманили.
То на Рогне загуляли,
Видно, денег заняли.

Как на речушке на Рогне,
Там справляют юбилей.
Собрались цыгане в табор,
Едут в гости к вам скорей.

Дорогой наш депутат,
Покажи-ка свой мандат.
Не забыл, чего сулил,
Пока до выборов ходил.

Дорогой наш депутат,
Ты народ не бойся.
В этот раз не изберем,
Ты не беспокойся.

Раньше лес рубили здесь
Мужики фартовые.
А теперь мудят в поселке
Хозяева новые.

В лесопункте был автобус,
Нас возил туда-сюда.
Появился новый барин,
Нет поездок никуда.

Хорошо на Рогне летом,
Все по ягоды пойдем.
Что за лето заработаем -
Зимою все пропьем.

Говорят, у вас мужчины
Ходят часто пьяные.
Кто же баб-то ваших любит,
Черти окаянные?

Ох, не дело, мужички,
Часто водку пьете.
Безработица у вас,
Вы на что живете?

Я писала губернатору:
На зиму приюти.
Пришел бабушке ответ:
В богадельне места нет.

Ах, дрова, дрова, дрова,
Вечная забота.
Как подумаешь о зиме,
Волком выть охота.

Лес валила, сучья жгла,
Девкой справною была.
А старухой стала,
Живу, как попало.

Молодые все уедут,
Ну а я-то, блин, куда.
Кто нас, братцы, обогреет,
Спросим мы у Ордина.

Речка Рогна, речка Рогна,
Раскрутые берега.
Надоела жизнь такая,
А уехать некуда.

Муж родной с Москвы вернулся,
Не один, а с  Нюрою.
Говорит: зарплату дали
Там ему натурою.

Был бы милый мой начальник,
Я сказала бы ему:
Пока дело не поправишь
За вас замуж не пойду.

Я сидела на березе,
Руки-ноги на весу.
Не пора ли всех начальников
Свезти на колбасу?

Если б Путин к нам приехал,
Мы спросили бы его:
Дорогой наш Президент,
Здесь Россия или нет?

Ты куда идешь, страна?
Потихоньку иду «на...»
Повтори, куда, куда?
Не куда, а просто «на...».

Покаталась по поселку,
На любимом на коне.
Ну такая, братцы, грязь
По весне в селе у вас.

Все частушки перепели,
Да еще остались две.
Те районному начальству
Мы споем наедине!
И  частушкой озорной
мы расскажем, как живем

Не глядите вы на нас,
Глазки поломаете.
Как в родном селе живем,
Вы сейчас узнаете.

Жили весело в колхозе,
Были деньги, молоко.
А теперь деньжат не стало,
Демократии полно.

Да, ребята-демократы,
Хочем - робим, хочем - пьем.
Хочем - день-другой гуляем,
Не накажешь нас рублем.

Раньше ставили прогулы
И ругали сильно.
А теперь - гуляй, рванина,
Пусть ревет скотина.

Не ходите, девки, замуж
За остшевских ребят.
Все деньжоночки пропьют,
К теще займовать идут.

В магазин мы ходим редко,
Там прилавки продают.
Ни помады, ни румян,
Хлеб печеный только там.

Ох, райпо, родной союз,
Никакой работы.
Голодает потребитель,
От вас нет заботы.

В магазине нет вина,
Мы поедем в Кулое.
Ты не жди меня, жена,
До утра оттудова.

Всю работу загубили
Два райповских мудака.
Один играет на гармошке,
Другой пляшет гопака.

К доктору пришла лечиться,
Он микстуру прописал.
Возьми двести грамм водицы,
По три капли принимай.

Скоро землю продадут,
По корове всем дадут.
Будем жить, как кулаки,
Нет ни хлеба, ни муки.

До Москвы не докричишься,
С Верховажьем связи нет.
Рыжий чубчик улыбнулся,
Отключил в колхозе свет.

Вот она и заиграла,
Вот она, она, она.
От колхоза «Память Ленина»
Лишь вывеска одна.

Мы в колхозе раньше жили,
Меньше пили, деньги были.
А теперь в ТОО живем
Денег нету, больше пьем.

Раньше пили мужики,
Их ругали женки,
А теперь гуляют вместе,
Бедны ребятёнки.

Не ругай меня, мамаша,
Не ругай, тебя прошу.
Когда выдадут зарплату,
Пенсионных не спрошу.

Не смотрите на мои
Золотые серьги.
Председатель их купил
На колхозны деньги.

Нет солярки, нет бензину,
Не пешком же к  магазину?
И по ягоды жену
До болота подвезу.

У нас новый председатель,
Он не курит и не пьет.
Неужели он не знает,
Что так дело не пойдет.

Лен продали, мясо сдали,
Дожидаемся доход.
День колхозника справляем,
Улыбается народ.


Новогодние частушки


Новогодние частушки
Мы с подружкою споем.
Всех поздравим с Новым годом,
Никого не обойдем.


Рано встала Нина Ламова,
Пошла доить коров.
Все у Нины получается,
Хватило бы кормов.

У Пилициной у Сани
Много маленьких телят.
Она работает отлично,
Дайте, девки, погулять.

Тома, Тома, ты отколя,
Томочка из Павлоськи.
Надо Тому приголубить,
Чтобы не ругалася.

Зоотехник, Нина, милая,
Меня ты не ругай.
Дай замену, отдохну
И опять на двор пойду.

Назаровской Валентине
Пожелаем счастья мы.
Чтоб погромче говорила,
Митрию пекла блины.

Вот и Нина Макаровская
На ферму к нам бежит.
Как увижу сумку с крестиком,
Так сердце заболит.

А Кузьминская Галина -
Ветеран-животновод.
Пожелаем ей здоровья,
Силы, счастья в этот год.

Председатель на машине,
Инженер на «Москвиче».
Только Таня Гостевская
На телеге мается.

Скоро будут холода,
Как Татьяна-то тогда.
На колхозной на телеге
Замерзает ведь она.

Агроном Мария думает,
Как сеять, как пахать.
Для посева с удобреньями
Где денежек достать.

Над колхозной над конторой
Разгорается заря.
Годовой отчет там делают,
Горячая пора.

У Дудоровой Нелечки
Заботушки не счесть.
Все доходы надо выделить,
Остатки все учесть.

Нина с Леной, два бухгалтера,
С таблицами корпят.
Закрывают книгу главную,
Не сходится - ревут.

Иля Ламова над планом
Уж два месяца сидит.
Себестоимость высокая,
Да где же взять кредит?

На пекарне печи топятся,
Лучинушка горит.
Рита с Галей тесто месят,
Только пыль кругом летит.

Тесто в формочки с весов
Разбросали быстро.
Завернули для себя
Пирожок с капустой.

В магазине есть вода,
Сорок градусов она.
Нина с Галей машут ручкой,
Приглашают нас туда.

Погляди на «серый дом»,
Много девок робит в нем.
Света, Оля, Люба, Люба,
Да Евгенья, да Полина, ой.

Света с Любой - по культуре,
Елочку украсили.
Поля с Еней все убрали,
В печку дров подбросили.

Оля с Любой почтой правят,
Нам открытки продадут.
Письма вовремя доставят,
Пенсии домой несут.

В садике народу много,
Взрослых больше, чем детей.
Собрались и обсуждают,
Сколько к ним придет детей.

Там Наташа, Лена, Таня
И Елен Васильевна.
Семовские тоже в штате,
Надя с дядей Сашею.

Пока в садике народ, -
О детях забота.
До тех пор живет колхоз
И кипит работа.

Ой, пойду поставлю тесто,
Мой-то просит пирожков.
Мы о женщинах все спели,
Перейдем на мужиков.

Василий Евлампьевич,
Покатай наших девиц.
Покатал бы, девки, вас,
Юрка трактора не даст.

Ты на Юрку не кати,
У Валентина попроси.
Председатель нас уважит,
На машинушке прокатит.

У Валеры на автобусе
Зелены огоньки.
Они подмигивают весело,
Попробуй - догони.

У Трапезникова Коли
Настроенья нынче нет.
Боровиков ругается,
Гостевской улыбается.

К Семовскому на заправку
Утром надо ехать мне.
У Дружинина Сереги
Одни девки на уме.

По деревеньке несется
Дым густой, густой, густой.
На своем на красном тракторе
То Коля Гостевской.

Братья Ламовы на тракторе,
И сеять и пахать.
Ну, а осенью комбайны
У них в руках гудят.

На горе поет гармошка,
Верещагин заиграл.
Юрка Дудоров проснулся,
До соседей побежал.

Саша, Саша из Семоськи,
Саша не из Павлоськи.
До чего же он хорош,
На Боярского похож.

У Орлова у Володи
Две дочурочки растут.
Пусть Снегурочка с Морозом
Двух сыночков принесут.

Лейтенанта полюбила,
Лейтенанта тешила.
Дом построил, коз завел,
Еще какого лешего?

Вот она и заиграла,
Вот она, она, она.
То Орлова Васи, девоньки,
Веселая игра.

На свинарнике то хрюкают,
То песенки поют.
Света с Юрою с телятника
В обнимочку идут.

В Новый год нужна нам связь,
Спросим мы у Коли.
Связь опять оборвалась
И не сделать боле.

У Пилицина Сережи
На кабине огоньки.
А Тонковский Шурик бегает
По берегу реки.

Задушевная подруга,
Не пора ли нам кончать.
Подходи по одному,
Начнем автографы давать.

Новогодние частушки
Петь кончаем мы с тобой.
На восьмое Марта новые,
Наверное, споем.


Допризывники  гуляют,  заиграла гармоза


Рекрута, рекрутики,
Ломали в поле прутики.
Ломали да оставили,
Гуляли - не ославили.

В Верховажье на Посаде,
У Нератова в дому,
Мои русые кудерышки
Остались на полу.

Скоро в армию уеду,
Через Кулое-реку.
Срубите, девушки, на память
Елочку на берегу.

Во солдатушки, ребятушки,
Идти не хочется.
Из солдатушек, ребятушки,
Домой захочется.

Каря, топай, Каря,  топай,
Каря, топай, торопись.
Когда в армию поеду,
Каря, в корень становись.

Брат, забрили, брат, забрили
Наши головы с тобой.
Брат на брата посмотрели,
Покачали головой.

Неужели, неужель
Надели серую шинель?
И кокарду медную
На головку бедную?

Милка, синюю подушку
На окошко не клади.
Когда в армию уеду,
Ты дружков не заводи.

Скоро, скоро я уеду,
Скоро леший унесет.
Верховажская дорожка
Не качает, не трясет.

Хулигана мать родила,
Хулиганом назвала.
Хулиганский нож купила,
Хулиганить послала.

Ох, милая моя,
Люби мазурика меня.
Гляди на солнце, на луну,
Мазурик я, не обману.

Чаю, чаю накачаю,
Кофею нагрохаю.
Повезут меня в солдаты,
Заревлю, заохаю.

Допризывники гуляют,
Допризывникам почет.
Допризывники поедут,
Куда Сухона течет.

Развеселую гуляночку
Я буду забывать.
Милый в армию уехал,
Не велел ни с кем гулять.

Рекрута гуляют весело
И горя не имут.
Потому что в Красну Армию
Они служить идут.

Колокольчики забрякали,
Затопал Вороной.
До свидания, милашечка,
Цветочек голубой.

Милый в армию уехал,
Я сказала-точка.
Я ни с кем гулять не буду
Эти три годочка.

Милый в армию уехал,
Проводила на вокзал.
Я спросила, с кем знакомиться,
На камень показал.

Скоро в армию идти,
Дорога хреноватая,
Не реви, моя милашка,
Ты не виноватая.

Меня мама родила,
Такого кривоногого.
Ох, ты, мать, блины ети,
Хоть в солдаты не идти.


А эти частушки на плясках подслушаны


Гармонист, гармонист,
Сердце беспокоится.
Разрешите, гармонист,
С вами познакомиться.

Голубые василечки
В поле голуб ил ися.
Золотые ваши ручки
Где играть училися?

Вот она и заиграла,
Вот она, она, она.
От залеточки осталась
Поговорочка одна.
Поиграй повеселее,
Ты пришел для этого.
Гармониста полюбила
Хорошо одетого.

Это чей такой игрок,
Это чей, откудова?
Далеко ли эта ягодка
Живет отсюдова?

Гармонист у нас один,
Давай по разику дадим.
Надо будет, девки, дать,
Веселей будет играть.

Поиграй повеселее,
Кудревата голова.
Пусть потопает маленько
Сероглазая моя.

Я пляшу, они не топают,
Подшитые мои.
Я гуляю, дома охают
Родители мои.

Поиграй повеселее,
Нажимай на кнопочки.
Это самая любимая
Моей залеточки.

Ой, спасибо гармонисту,
Ой, спасибо за баян.
У меня большие титьки,
Приходи - пощупать дам.

Мои валеночки серые,
Один изорвался.
Через эти серы валенки
Я замуж собралась.

Не хочу я, девки, замуж,
Не хочу и не хочу.
Свою рыжую, лохматую
Доской заколочу.

Ты бы с осени сказала,
Я бы зиму не ходил.
Износил три пары валенок
И дров не нарубил.

За цыгана выйду замуж,
Жить в палатках и в лесу.
Подержите, парни, титьки,
Я плечами потрясу.

Расскажу я вам, ребята,
Ой как худо без жены.
Утром встанешь - сердце бьется
Ниже пупа о штаны.

ДУРа, я кого любила,
ДУРа, думала чего.

Не страдала, кабы знала,
Что в штанах-то у него.

Я хотел было жениться
Числа двадцать пятого.
Мать женилку оторвала
И куда-то спрятала.

Мой-то милый не умел,
Дело с девкам не имел.
Принял груди за подушки,
Лег на них и захрапел.

Мы с милашечкой сидели
У большой магазины.
Про любовь поговорили,
Друг на друга слазили.

Я любила бы тебя,
Любила бы до крайности.
Кабы ты не рассказал
Товарищу все тайности.

У моей милашки ляжки -
Девяносто десятин.
Без штанов, в одной рубашке
Обрабатывал один.

Мы с подругой боронили,
Крючили и долили.
Одного любили дролю,
Никогда не спорили.

Поплясать-то мне охота,
Я давно не плясывал.
В Вологодском мясо-тресте
Косточки обсасывал.

Ох, дроля, попляши,
Красные сапожки.
Ты красивый сам собой,
Да кривые ножки.

Меня мама родила
Такого кривоногого.
Ну и мать, блины ети,
Хоть в солдаты не идти.

Заревела и запела
Девятиголосая.
Без миленочка осталась
Девушка курносая.

Песни петь - ноги кривые,
Плясать голос не дает.
Я пошел бы к теще в гости,
Да не знаю, где живет.

Это чья така гармошка,
Это чей такой игрок?
Оторвала бы я руки
И гармошку под порог.

Гармонисту за игру -
Позолоченный мундштук.
Папиросу выше носу,
И девчонок сорок штук.

Гармонисту за игру -
Аленький цветочек.
Три жены, четыре сына
И семнадцать дочек.

Гармонисту за игру -
Да триста, двести пятьдесят.
Три козы, четыре курицы
И восемь поросят.

Гармонист, гармонист
Как тебе не стыдно?
У тебя штаны худые,
Помидоры видно.

Не смеяться вами-то,
Вами-то над нами-то.
Надо в том-то разобраться,
Хороши ли сами-то.

Гармонист устал,
Запинаться стал.
Принесите-ка пивца,
Напоите молодца.

Золотые ваши ручки,
Где училися играть?
Гармониста мы замучили,
И нам пора кончать.

Поплясала бы, потопала,
Играет не любой.
Возьми, миленький, тальяночку,
Сыграй наперебой.

Задушевная подруженька,
Попляшем трояка.
Поедим картовных шанег,
Похлебаем молока.

Скоро, скоро ли домой,
Скоро ли суббота?
Молока да простокваши,
Похлебать охота.


*  *  *

Экономим, граждане, экономим, милые,
Экономим всюду и во всем.
Сократили мыльницы, перья и чернильницы.
Заперли уборные на ключ.
Двух старух уволили, сократить изволили,
А дюжину молоденьких ведут.

Есть у нас столовая, цены там дешевые,
За тридцатку ужин и обед.
В супике - поганочки. в хлебе - елки-палочки,
В отбивных волосики жуем.
Экономим, граждане, экономим, милые,
Экономим всюду и во всем.

Нарядились дамочки в модные панамочки,
Юбки носят в пять вершков длиной.
Сверху оторочены, снизу укорочены.
Мы мануфактуру  бережем.
Экономим, граждане, экономим, милые.
Экономим всюду и во всем.

У сыночка Пашеньки было три папашеньки.
Постаралась для страны братва.
Одиночка-мамочка, честная гражданочка,
С воспитанием справится одна.
Экономим, граждане, экономим, милые,
Экономим всюду и во всем.

Я служу в милиции, рядом есть полиция,
Л еще ГАИ и ФСБ.
Есть и Альфа с Соколом
И еще чего-то там.
Только мне страшнее с каждым днем.
Убивают,  граждане, убивают, милые.
Разгулялись бизнес и ворьё.
Избираем, граждане, избираем, милые.
Избираем, видно, не того!

ОГЛАВЛЕНИЕ